Большая грудь, широкий зад

– Вот что, живущая с Шоуси. Верно говорят: «Родителям с детьми нельзя без доброты, а свекровям с невестками никак без ненависти». Помру – тебе с домом управляться. Отец с сыном – два осла, они так и не повзрослели.

– Не надо таких грустных речей, матушка, – сказала урожденная Лу. – Я тут недавно слыхала, как почтенный Фань Сань рассказывал об одном ученом монахе из храма Тяньци, что в Мадяньчжэне. Говорят, очень сведущ во врачевании. Хочу вот съездить за ним.

– Не трать зря деньги, – отвечала свекровь. – Знаю я, откуда моя хворь. Я когда только замуж вышла, кошку кипятком ошпарила. Она у меня цыплят таскала, разозлила – мочи нет. Хотела лишь проучить, а она возьми и сдохни. Вот теперь и вредит!

Но матушка все же отправилась верхом на муле за тридцать ли к этому монаху.

Монах оказался светел ликом и красив, от него приятно пахло сандалом.

Перебирая четки, он выслушал матушкину просьбу и сказал:

– Я бедный монах, больных принимаю здесь, в храме, по домам не езжу. Привози и ты свекровь сюда.

Ничего не поделаешь, пришлось матушке вернуться, запрячь телегу и отвезти свекровь в храм Тяньци.

Лекарь выписал больной два рецепта – один для приема внутрь, другой – обтирание.

– Если не поможет, – сказал он, – больше приходить не надо, а если подействует, приезжай – выпишу новый.

Матушка отправилась в аптеку за лекарством, собственноручно заварила и пользовала свекровь. После трех приемов внутрь и двух обтираний зуд прекратился.

Отомкнув на радостях сундук, где хранились деньги, свекровь послала матушку отблагодарить лекаря и получить новый рецепт. Пока монах выписывал его, матушка заодно поинтересовалась, почему у нее рождаются одни девочки. Слово за слово, беседа затянулась. Монах оказался любвеобильным, матушка мечтала о сыне, и оба прониклись друг к другу пониманием.

Жирный Гао тоже вошел во вкус, с матушки прямо глаз не сводил.

Однажды вечером, когда солнце уже закатилось и на небе появился кругляшок луны, матушка верхом на муле возвращалась из храма Тяньци. Когда она проезжала мимо гаолянового поля к югу от Мошуйхэ, на дорогу выскочил Жирный Гао.

– Ну и бессердечная же ты, Сюаньэр, – заявил он.

– Я тебя, Жирный, пожалела, вот и уступила пару раз, зажмурившись. А ты поди-ка: дали палец – всю руку откусить готов.

– Как с монашком закрутила, старого дружка-то и позабыла! – обиделся Жирный Гао.

– Чепуху несешь! – отмахнулась матушка.

– Ты мне не вкручивай, – прищурился Гао. – Лучше соглашайся, а не то вмиг раззвоню по всему Дунбэю, что ты якобы за лекарством для свекрови ездишь, а сама с монашком забавляешься.

И матушка позволила унести себя в поле гаоляна…

Свекровь поправилась. Но слухи о том, что матушка спуталась с ученым монахом, дошли и до ее ушей. Когда опять родилась девочка – Няньди, – она, ни слова не говоря, взяла ребенка за ноги и хотела утопить в поганом ведре.

Матушка соскочила с кана и, бросившись перед ней на колени, стала умолять:

– Смилуйтесь! Пощадите малышку! Ведь я полгода ходила за вами!

Держа заливающегося плачем младенца вниз головой, свекровь негромко спросила:

– Скажи честно, про монаха правда?

Матушка молчала.

– Говори! На стороне нагуляла?

Матушка твердо мотнула головой.

Свекровь швырнула малышку на кан.

Глава 63

Осенью тридцать пятого года матушка косила траву на северном берегу Цзяолунхэ, и ее изнасиловали четверо вооруженных дезертиров.

Перед ней несла свои холодные воды река, и в душу закралась мысль: а не броситься ли в прозрачный поток и не свести ли счеты с жизнью? И когда она уже собралась осуществить свое намерение, пред ней вдруг предстало отражение завораживающе глубокой синевы небес Гаоми. Плыли клочья белых облаков, под ними весело распевали маленькие серые птахи. А в воде под этими же облаками сновали, беспрестанно вертя хвостиками, прозрачные мальки. Будто ничего и не произошло. А ведь и правда, птицы же не перестают петь из-за того, что есть коршуны, и рыбки весело вьются, хотя и на них есть зимородки. И тогда на ее перенесшую надругательство грудь повеяло очищающей свежестью. Матушка зачерпнула воды, смыла с лица пот и слезы, оправила одежду и зашагала домой.

В начале лета следующего года восемь лет не рожавшая Шангуань Лу родила седьмую дочку – Цюди. Урожденная Люй, которая возлагала на эту беременность большие надежды, впала в крайнее отчаяние. Пошатываясь, она ушла в свою комнату, открыла сундук, достала бутылку вина, которую хранила много лет, и, залив свое горе, громко заголосила. Шангуань Лу тоже была совершенно подавлена и с отвращением смотрела на сморщенное личико новорожденной, причитая про себя: «Правитель небесный, ну почему ты поскупился? Потратил бы еще чуток глины, и мой ребенок был бы мальчиком…»