Большая грудь, широкий зад

– А коли слышишь, то чего мешкаешь? – не унималась свекровь. – Твои свекор с мужем на току зерно веют, дел невпроворот, хоть разорвись. А ты тут разлеглась, как принцесса, и с кана спуститься не желаешь! Вот родила бы кого с рукояткой, я бы тебе ноги в золотом корыте мыла!

Матушка надела другие штаны, покрыла голову грязным полотенцем и бросила взгляд на измазанное кровью тельце ребенка. Потом вытерла рукавом слезы и, еле волоча ноги, двинулась во двор. Яркий свет майского солнца резал глаза так, что хоть не открывай. Зачерпнула холодной воды из чана и, жадно булькая, напилась. «Сдохнуть впору, не жизнь, а одно мучение, хоть вешайся!» И тут она увидела, что во дворе свекровь щиплет Лайди за ноги кузнечными клещами. Перепутанные Чжаоди и Линди, вытаращив глаза, забились под стог сена. Малышки и пикнуть не смели, им явно хотелось зарыться в сено с головой. Щупленькая Лайди орала как резаная и каталась по земле.

– Поори мне! Я тебе покажу орать! – злобно приговаривала Шангуань Люй, сжимая клещи обеими руками. С отработанной за много лет точностью, она раз за разом впивалась ими в тело девочки.

Матушка рванулась во двор и повисла на руке Шангуань Люй.

– Господи, ребенок же, не смыслит ничего, пожалейте… – умоляла она. – Хотите ущипнуть кого – щипайте меня… – И она бессильно опустилась перед свекровью на колени.

Та со злостью отшвырнула клещи, на миг замерла, а потом расплакалась, молотя себя кулаком в грудь:

– Силы небесные, ну сведет она меня в могилу, честное слово…

Когда матушка добрела до тока, Шоуси вытянул ее по ноге ручкой деревянных вил:

– Где тебя носит, ослина ленивая? Хочешь, чтобы я вусмерть уработался?

У матушки и без того ноги подгибались, но она стойко выдержала удар, хотя невольно осела на землю. И тут же услышала полный злобы хриплый крик мужа, спекшегося на жаре, как жареный куренок:

– Не прикидывайся умирающей, поднимайся давай и зерно провеивать, быстро!

Он швырнул ей вилы из шелковицы, а сам вразвалочку направился в тень под софору. Свекор тоже отбросил вилы.

– Ты, мать твою, не работаешь, и я не буду! – заорал он на сына. – Одному мне, что ли, все это перелопачивать? – И тоже побрел в тень.

Они так препирались, что скорее походили на братьев, чем на отца с сыном.

– Всё, больше не работаю! – заявил сын. – Такая уймища зерна, а жрешь каждый раз хлеб из грубой муки.

– Гляньте на него, грубый хлеб он жрет! А я что, на мягкий не наработал?

Матушка слушала их перебранку, и в душе поднималась волна бесконечной грусти. Урожай пшеницы семья Шангуань нынче собрала немаленький, и колосья толстым слоем устилали ток окружностью в два му. В ноздрях стоял дух прокаленного солнцем зерна. Богатый урожай всегда в радость для крестьянки, даже если тело ее обливается водами, что горше желтого лотоса.

Опираясь на руки, матушка неуклюже поднялась. Но когда нагибалась за вилами, чуть не потеряла сознание. Голубое небо и желтая земля крутились перед глазами двумя огромными колесами, вовлекая ее в свое вращение, и она еле устояла. Низ живота раздирала боль, только что освободившаяся от бремени матка болезненно сокращалась, и бедра мокли от вытекающей из родовых путей жидкости с неприятным запахом.

Солнце палило немилосердно, выжигая землю белым огнем, остатки влаги в колосьях быстро испарялись. Превозмогая боль во всем теле, матушка цепляла их кончиками вил и переворачивала, чтобы сохли еще быстрее. «На мотыге – вода, на вилах – огонь», – говаривала свекровь. При всех ее многочисленных недостатках репутация у нее в деревне была хорошая. Работала честно, смелая, толковая и щедрая. У себя в семье, бывало, и скаредничала, но с соседями прижимистой не была. Кузнец она добрый, да и в крестьянских делах – в поле, на току – везде успевала. Матушка чувствовала себя перед ней как кролик перед львом – и боялась, и ненавидела, и уважала. «Сделай же мне снисхождение, свекровушка!» Колосья шуршали, тяжело соскальзывая меж зубьями вил, как отлитые из золота рыбки, с шелестом опадали зерна. С одного из колосьев, раскрыв розоватые подкрылки, на руку матушке слетел изумрудный кузнечик с острой головкой и длинными усиками. Посмотрев на фасеточные глаза этого изящного насекомого, словно вырезанные из нефрита, она заметила, что половина брюшка у него отсечена серпом. А ведь живой и летает! Такая жизненная сила впечатляла. Матушка потрясла рукой, чтобы согнать кузнечика, но он не улетал. Кожа ее чувствовала легкое прикосновение лапок, и от этого едва уловимого ощущения матушка невольно вздохнула. Вспомнилось, как она зачала вторую дочку, Чжаоди, в шалаше на тетушкиной бахче, где дул прохладный ветерок с берегов Мошуйхэ, а среди серебристо-серых листьев лежали огромные арбузы. Лайди она тогда еще кормила грудью. Вокруг шалаша со стрекотанием летали такие же кузнечики с розоватыми подкрылками. Дядя Юй Большая Лапа опустился перед ней на колени, горестно колотя себя по голове: