Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Несмотря на то, что сам Якуб-бек старался не проводить, по крайней мере, открыто, каких-либо акций, направленных против России, в Петербурге нарастали недовольство и ревность по поводу развития диалога между Великобританией и Йеттишаром. В традиционном годовом отчете Азиатского департамента МИД Стремоухов скрупулезно перечислил достижения геополитических соперников в интересующем нас регионе: направление Якуб-беку артиллерийских орудий, винтовок, короны суверена и парадного костюма, расшитого жемчугом в подарок от вице-короля лорда Нортбрука; обучение кашгарских воинов инструкторами, прибывшими вместе с Форсайтом; создание мастерских по производству легкого стрелкового оружия и т. д. Любопытно, что именно по инициативе англичан Якуб-бек принял титул эмира, о чем говорилось ранее, и начал чеканить монету с выгравированными именами — турецкого султана Абдул Азиза и своим[490].

Таким образом, хотя и косвенно, но политический кризис в Восточном Туркестане привел к осложнениям в отношениях между Петербургом и Пекином, сыграв свою роль в срыве российско-британского компромисса, о чем речь пойдет ниже[491]. К неблагоприятным факторам, осложнившим двухсторонние отношения добавилась и аннексия Россией Хивинского ханства в 1873 г., которая окончательно продемонстрировала нереальность окончания Большой Игры в обозримый период времени. По верному суждению современного британского историка, «если какой-либо конфликт, взятый в отдельности, мог бы рассматриваться в качестве главного мотива переосмысления характера обороны Йндии, то им, безусловно, стало русское завоевание Хивы в 1873 г. и алармизм, ощущавшийся с различной интенсивностью на протяжении последующих тридцати лет»[492].

Захват Хивы и споры о политике в отношении Индии

23 января 1873 г. статс-секретарь по иностранным делам лорд Грэнвилл уведомил лорда Лофтуса, британского посла в Петербурге, что «правительство Ее Величества не может умолчать о том, что, если Бадахшан и Вахан, которые, как оно понимает, рассматриваются эмиром (Бухары. — Е.С.) в качестве части его владений, будут признаны Англией или Россией, либо вместе, либо по отдельности, независимыми от его власти, эмир будет стремится подкрепить свои претензии силой оружия; в таком случае Бухара может также искать случая захватить районы, зависимые от Афганистана, и тогда мир в Центральной Азии будет нарушен и возникнет прецедент для новых трений между Великобританией и Россией, который при всех условиях желательно избежать, и который, как уверено правительство Ее Величества, будет также неприемлем для императорского правительства»[493].

12 февраля того же года Горчаков ответил Грэнвиллу в духе сильного и искреннего стремления российской стороны строить свою политику в Азии согласно принципам, изложенным в ноте лондонского Кабинета[494]. Воодушевленный столь позитивной реакцией, Гладстон заявил в Палате общин 22 апреля 1873 г., что обмен нотами между главами дипломатических ведомств, или соглашение Грэнвилл — Горчаков, как назвала договоренность пресса, отнюдь не ущемляет право Британии действовать в Афганистане в соответствии с национальными интересами при трех непременных условиях: исключения последнего из российской сферы влияния, уточнения его границы в согласии с двумя державами и обещания афганского эмира воздерживаться от актов агрессии против правителя Бухары как вассала царя[495]. Однако, если «инактивисты», главным образом либералы-гладстонианцы, надеялись на скорейшее окончание Большой Игры, путь к которому открывало это «джентльменское соглашение», то адепты наступательного курса преимущественно из лагеря тори, о воззрениях которых говорилось выше, считали его бесполезным в свете якобы неспособности Англии остановить победный марш России по Центральной Азии. К примеру, известный читателю Д. Мичелл, теперь уже на посту вице-консула на берегах Невы, сослался на односторонний выход России осенью 1870 г. из Парижского договора, завершившего Крымскую войну, как пример коварства и двуличия царя и его правительства, с одной стороны, и вялой ответной реакции Уайтхолла, с другой[496].