Большая Книга. Том 1. Имперский сирота

В 1905 году по итогам войны Россия утратила Сахалин. Японцы сначала оградили Камень Опасности, выставив восточнее его бакен с колоколом. Но приливное течение постоянно сносило бакен со штатного места, и уже теперь японцы, в свою очередь, озаботились строительством маяка на скале. Легко сказать, трудно исполнить, для такого рода строительства японская промышленность тех лет тоже еще не была готова. Япония начала возведение маяка после тщательнейшей проработки всех деталей лишь спустя двадцать лет, 15 мая 1926 года, а закончила только через два года, летом 1928. Задача, хоть и не из легких, была решена. В железобетонном корпусе маяка в фонарном отделении был установлен автоматический ацетиленовый светооптический аппарат, огонь которого был виден на 13 миль вокруг. Неплохо. 30 августа 1928 года двадцатиметровый «Нидзё ган»¹ впервые осветил ночную тьму пролива. Огонь был круговой белый проблесковый – 15 проблесков в минуту. И именно эти проблески сейчас старался рассмотреть в черно-белой пелене девятибалльного шторма капитан Лапшин.

В 01:20 ночи они, наконец, заметили справа по носу корабля два огня. «Ну вот и Камень Опасности, здравствуй, дорогой», – устало подумал Лапшин. То, что маяк Камня Опасности должен был иметь всего лишь один огонь, он уже не понимал – сказалась напряжение четырнадцати часов вахты. «Сейчас возьмем лево на борт, на 192 градусов Зюйд-Вест, через полчаса, с учетом левого дрейфа, вернемся обратно на 280, а лучше даже на 282 градуса вест и пройдем Лаперуза, как по маслу». Лапшин отдал команду и, откинувшись в кресле, с удовольствием закурил, прикрыв глаза ладонью правой руки. Отойдем от Камня, вернемся на западный курс, и все, можно оставлять Песковского одного на вахте. Хотя нет, там же еще чертов остров Рёбун²… В такую погоду ему лучше все же дождаться утра, Песковский – теленок, куда ему в такую погоду ночью проливы проходить. Так что сидим, Николай Лаврентьевич. Сидим, курим, таращим глаза и смотрим, когда японский Лаперуз плавно перейдет в наш родной Татарский пролив. Спокойный и широкий, безо всяких Рёбунов, ети их. Курсом 282 даже с учетом дрейфа мы на Рёбун не попадем… а попадем мы аккурат к Амгу. Если такой норд будет дуть, к приморскому нашему Амгу, но это уже завтра, уже светло будет. Однако, ты стал совсем болтливым, кэп». Лапшин улыбнулся. Говорил он все это время с самим собой.

– Сколько там на часах у нас, Виктор Львович, – спросил Лапшин тоже погруженного в свои ночные мысли Песковского.

– Один час пятьдесят минут, товарищ капитан! – ответил Песковский, в ту же секунду очнувшись от дум.

– Я думаю, достаточно отошли, да еще с учетом ветра. Ложитесь-ка на 282 и дуйте по курсу, никуда с него не сворачивайте. Я думаю, Лаперуза мы с божьей помощью уже прошли. – И Лапшин устало потянулся за очередной папиросой. Он был доволен, впервые за много часов этой самой длинной для него вахты. Да что там, впервые за весь рейс.

Ну вот и все, почти все. От сильной качки и гула ветра глаза стали закрываться, и постепенно Лапшин впал в тот зыбкий тревожный полусон, какой бывает под утро у часовых на линии фронта. Он, вздрогнул и проснулся, когда его голова упала на грудь. Можно пойти и наконец нормально, по-человечески поспать. Или дождаться утра? Лапшин все же решил спать прямо в рубке. Рассвет только через семь часов, через два часа вахту примет Крищенко, если их каким-то чудом снесет на Рёбун, взять вправо они всегда смогут без проблем, нужно только проинструктировать всю команду следить внимательно слева по борту до рассвета. Никогда еще за всю его полувековую жизнь сон не был таким сладким и желанным. Лапшин закрыл глаза и в тот же момент сладко уснул.

Он проснулся от крика вахтенного матроса Лескова за штурвалом. «Буруны! Вижу буруны!» – истошно вопил Лесков, вцепившись в штурвал. Лапшин, не понимая еще, что происходит и где он находится, встряхнул головой. Ну да, он же заснул в рубке. А где Песковский? Лапшин посмотрел на часы: два десять, он спал меньше получаса. Дверь в рубку распахнулась, дунуло холодным воздухом, и в проеме появилась худощавая фигура Песковского. «Товарищ капитан, прямо по курсу берег! Расстояние три-четыре кабельтовых! Нужно давать полный назад!» – кричал он, задыхаясь от волнения.

Как берег? Черт! Значит их снесло к Хоккайдо! Все-таки это были огни Соя Мисаки, а не Камня Опасности! Лапшин уже стоял рядом с Лесковым у штурвала. Голова его, не отойдя до конца ото сна, соображала туго. Если это Соя Мисаки, значит надо отворачивать вправо, на норд. Успеем, никакого «полный назад». Надо проходить Соя и выходить в Японское море. Там в такой шторм им будет намного спокойнее, чем в коварном и узком Лаперуза. «Право руля, до упора», – отдал он команду Лескову. «Есть право руля», – ответил тот, закрутив штурвалом. Но стрелка компаса и не думала двигаться – мощности машины не хватало совершить поворот на ветер, атакующий судно всеми своими девятью баллами

– Товарищ капитан, не идет на ветер!

– Тогда – лево на борт.