С рекой Яс подружился быстрее всего. Лодка оказалась неожиданно очень легкой, потому что была не деревянная, а из стружечно-пластмассовой смеси – довольно редко встречающегося в те времена на частных дачах материала. Яс быстро освоил греблю – хватило одного дня уроков, данных соседом Серегой – и уже на следующее утро, едва дыша, чтобы не разбудить родню, он сам вставлял весла в уключины лодки на причале. Так же бесшумно, без всплесков, он вывел лодку на середину их речки и поплыл на ней вниз по течению. Рассвет только-только занялся на востоке, даже не все верхушки деревьев были освещены. Утренний туман все еще висел над рекой. Сочная осока и мох превращали его из молочно-белого в центре в светло-зеленый у берегов. На реке было так тихо, что проворачивающийся металл в уключинах и плеск весел были, ему казалось, единственными отчетливыми звуками на много-много километров. И обретали для него какой-то высший смысл. Яс не боялся того, что не сможет вернуться обратно: вчера они хорошо потренировались с Серегой («не называй меня «дядя Сережа», просто «Серега», договорились?»).
Туман между тем, полностью рассеялся, открыв Ясу одно из самых прекрасных и величественных зрелищ в этом мире: вид на летний лес Среднего Урала из лодки на утренней реке. Сосны, ели, березы и осины; жимолость, смородина, малина и можжевельник; мох, осока, кувшинки и водоросли – зеленая разумная сфера окружала Яса со всех сторон лодки. Даже река была темно-зеленой. Только высоко синела полоска неба, немного разрезая эту зеленую сферу. Яс блаженно вздохнул и развернул лодку вверх по течению: пора было возвращаться, пока его не хватились.
Когда Яс вернулся на дачу, вся женская рать хоть уже и была ногах, и занималась приготовлением завтрака, но его лодочная самоволка не вызвала ни у кого нареканий, к огромному облегчению Яса. Лишь мама что-то пробормотала, чтобы в следующий раз предупреждал, когда берет лодку, и что это вообще за мода – кататься одному по реке ни свет ни заря, не много ли он на себя берет в десять-то лет. На что Яс ей резонно возразил, что утро – не вечер, и предложил прокатить ее с бабушкой после обеда, чтобы мама больше не беспокоилась в отношении его лодочных заплывов. На том и порешили, и стали пить чай с оладьями и смородиновым джемом со сметаной.
С этого дня Яс теперь безостановочно гонял по речке туда-обратно, сидя и стоя, размашисто закидывая весла далеко за спину и гребя с такой большой амплитудой против течения, что мама, когда видела его не могла налюбоваться своим десятилетним сыном. Яс и сам себе нравился с каждым днем все больше. От постоянных упражнений с веслами грудь и плечи его очень раздались, и даже на спине вполне явственно очертилась широчайшая мышца – юнга из него получился хоть куда. Он сдержал свое обещание и прокатил маму и Элю в тот день на лодке (бабушки предпочли поверить ему на слово), и, хоть порядком устал – все же лодка сильно прибавила в весе – и обратно вторую половину пути они гребли вместе с мамой, взяв каждый двумя руками по веслу… главное, что после этой прогулки разрешения брать лодку он мог не просить. Яс пару раз даже пробовал с нее рыбачить – после Саяка рыбачить он умел – но самому удить сноровки все же недоставало, и два крючка, которые были им с грехом пополам навязаны на дачную удочку в первый же день поглотила речная пучина.
Долго, впрочем, Ясу горевать по этому поводу не пришлось – все тот же сосед по даче Серега, худой и очень добрый шалопай лет тридцати, стал брать его на рыбалку всякий раз, когда шел сам. А так как рыбачил он всегда после обеда, распорядок дня у Яса сложился такой: с утра он был бесстрашным юнгой-моряком, потом обедал, а остаток дня довольно успешно удил рыбу на пару с Серегой.