Большая Книга. Том 1. Имперский сирота

Она наклонилась к нему, чтобы снизу заглянуть в лицо Ясу, но не успела. Яс вскочил из-за стола и выбежал в прохладную темноту вечера. В ночной лес через мостик бежать у него, конечно, не было и тени намерения. Не хватало еще, чтобы к эгоисту-обжоре прибавился эгоист-потеряйка. Мало того, что слопал самое вкусное варенье, так потом ищи его ночью в лесу. На другом крае островка Яс сбежал по ступенькам к воде, туда, где еще по прибытии обнаружил маленький причал. Слезы сразу высохли на его глазах, как будто их и не было. Яс, открыв рот, смотрел, как лодка лениво покачивается в черном космосе звездного неба. Ему захотелось получше изучить и себя в этом черно-жемчужном волшебном зеркале, и встав на четвереньки, он вытянул над причалом шею. Но разглядеть ничего не успел, потому что внезапный мощный вихрь оторвал его от причала. Яс в ужасе зажмурился на секунду, а когда открыл глаза, понял, что вихрем были мамины руки, а сам он сейчас крепко прижат к ее груди.

– Ты чего это задумал? В реку прыгать что ли? Что тебя на причал ночью понесло? Нашел на что обижаться! Так и хочешь мать раньше времени в могилу загнать! – мамин поток слов и эмоций было не остановить.

– Мама, ну ты что? Просто не хотел, чтобы все видели, что я заплакал.

– А заплакал почему?

– Потому что я не эгоист. Я случайно всю банку варенья съел. Честно.

– Вот заливает. Как это случайно?

– Оно было очень вкусное. Я не смотрел даже, сколько его в банке осталось. Просто пробовал и пробовал. В Алма-Ате же у нас варенье всегда в больших банках. А тут малюсенькая. Я честно не хотел все варенье один съесть. А получилось, как в рассказе про мальчиша-плохиша. Помнишь? Сидит Плохиш, жрет и радуется.

– А сюда зачем побежал? А если бы ночью в реку свалился и утонул? – мама не в силах была уже говорить без смеха после этого его «жрет и радуется».

– Ну как бы я утонул? Что я, маленький? Я эту реку переплыть могу в оба конца уже спокойно.

– Можешь, можешь. Пойдем обратно, расскажешь бабушке и тете Зое, что ты не специально, что варенье все мысли у тебя отшибло – такое вкусное – извинишься и дело с концом. Они тоже очень расстроились. Нашел из-за чего плакать. Пошли!

Рассвет Яс увидел в своем окошке на крыше. «Еще получше, чем у Карлсона», – подумалось ему. С восточной стороны, за рекой леса не было, были дачи, а за ними поля, и поэтому солнце заглянуло к нему на чердак очень рано, сразу же после того, как оно взошло над далеким горизонтом в бескрайних лесах Восточной Сибири. Ясу сразу же буквально до зуда захотелось выскочить из своей уютной кровати и бежать на причал, к лодке, реке и золотой солнечной дорожке. Стараясь не шуметь, он быстро напялил на себя какую-то одежду и молниеносным ужом скользнул вниз, через еще крепко спящие полуразмытые рассветными сумерками второй и первый этажи из дома.

Кто из нас ребенком не испытывал этого восторга на утреннем летнем крыльце, когда еще все взрослые спят? Солнце только что взошло. Глубоко русская природа Урала проснулась всего лишь несколько минут назад, в тот же миг, когда и Яс открыл свои зеленые, в тон уральской природе, глаза. И теперь, на этом крохотном причале они с интересом, удивлением и восторгом (по крайней мере, со стороны Яса) смотрели друг на друга. Яс смотрел на Урал. Урал смотрел на Яса. Яс не осознавал, но кожей чувствовал на себе все эти осторожные, любопытные, но вполне дружеские и доброжелательные взгляды. На него смотрели деревья и все кувшинки в реке вокруг. Все соседние травинки и пара мелких птичек на ближайшем дереве. Все стрекозы, бабочки и жуки. И еще что-то. ЭТО наблюдало Яса со всех сторон, с большим дружелюбием и горячей (другого слова он подобрать не мог) радостью. А потом Яс увидел целую семейку окуней, выплывших из-под причала-мостка, где у них, очевидно был дом. Целых три, о, нет – четыре окуня и так близко, что – сунь руку в воду поглубже, и ты точно сможешь дотронуться пальцами до шершавой чешуи. Яс и думать забыл обо всем остальном. Он смотрел на их янтарные глаза, полосатые бока и нежно-красные плавники и думал только о том, где бы взять удочку. Удочки не было. Окуни висели на глубине примерно метра от поверхности, почти не шевелясь. Прошла минута, потом вторая. А потом на две недели Яс потерял счет минутам, часам и дням, и блаженная улыбка, как в том анекдоте про девочку в каске на стройке, не сходила с его лица почти никогда, с первой минуты утра, когда он открывал глаза и до последнего ночного стрекота сверчка в уральской июльской ночи.