Большая Книга. Том 1. Имперский сирота

И чтобы закрыть тему матов. После Доронинского вопля отчаяния у нас созрел очередной гениальный план в отношении последнего звонка и выпускной линейки. Представьте себе последнее школьное утро, 25 мая, все классы выстроены, что называется, в боевое каре. Родители, гольфики и прически у девочек, музыка из громкоговорителя и так далее. А сзади, на сплошной стене без окон, отделяющей учебный корпус от столовой и актового зала, цветной нитроэмалью, причем разными цветами, высотой во все три этажа написано слово «ХУЙ». Представили? И ведь никуда не денешься, закрыть его нечем. И вся линейка, пока звучит гимн СССР, стоит вполоборота к этой стене. Вот это я понимаю, праздничный последний звонок! Послезавтра договорились ехать в «Тастак» за нитроэмалью. Еще бы понять, где найти такие высокие лестницы, чтобы до третьего этажа доставали. Красить надо идти перед рассветом. Четыре часа утра – все мы помним, как Гитлер нападал на СССР – идеальное время для этого.

21.08.1990 Алма-Ата

Поздравьте меня. Я поступил в медицинский! Вот и все. Как-будто камень с души, точно люди говорят. Выпускной, кстати, прошел прекрасно, хоть и немного банально. Слово из трех букв на последнем звонке на стене школы, разумеется, писать не стали, все закончилось просто трепом, весь пар ушел в свисток. А в остальном все было отлично. Сначала был концерт, где Рус, Ракович и Мишина сорвали настоящий шквал аплодисментов. Слезы счастья за них.

Потом было вручение аттестатов и дискотека, на которой, на удивление, из нашего класса никто не напился, а вот в параллельных народ нет-нет да поблевывал по кустам. Но это их беды. А мы всем классом пошли встречать рассвет на Новую площадь. Это было очень символично и красиво – встретить первый рассвет новой взрослой жизни на Новой площади.

Жаль только, что отдыхать мне совсем не пришлось – сразу же после выпускного я засел за учебники. Какое же издевательство – учить с утра до вечера то, что учил уже сто раз, и при этом тебе кажется, что ты половину этого обязательно забудешь на экзаменах… и именно из этой половины тебе попадутся все вопросы. Николаева и Ракович тоже пошли в мед, правда, Ракович на фарм, а вот мы с Танькой будем вместе учиться на лечебном. И на экзамене по биологии мы тоже сидели вместе – это я ее усадил рядом с собой, подвинув на одно место весь ряд. Мы сдавали биологию в большом таком зале, где сиденья расположены амфитеатром, как в цирке – у них это называется «аудитория». На моем ряду все было занято, когда она зашла и стала искать место, куда сесть. Так я взял и подвинул половину всего ряда, чтобы ей нашлось место рядом со мной. Люди вообще любят, я заметил, когда в критические моменты находится кто-то, кто говорит им, что надо делать. Тогда они повинуются безо всяких вопросов.

А еще на вступительных в мед. я оценил всю прелесть обладания школьной медалью. Танька, как медалист, сдавала один экзамен, а я три. Правильно, кто на что учился. И все равно я не променял бы свои последние беззаботные школьные вечера на ежедневную зубрежку, тем более, что тут мне сдавать из серьезных экзаменов осталось только химию, которая в любом случае мне будет нужна. За литературу, тем более, после того, как стал вести этот дневник, я вообще не переживал.

Я сдал экзамены на все пятерки, потомки. Спасибо за бурные аплодисменты, переходящие в овацию, прошу всех садиться. Правда, по химии с одним вопросом мне все же помогла преподша, которая пасла по рядам на экзамене, будем честны до конца. Она, оказалась знакомая моего репетитора – этот мужик, как Мориарти до Холмса дотянулся до меня через нее, будучи сам в другом месте. Но в любом случае, даже 4 с плюсом – это все равно очень хороший результат. Зато по литературе была чистая победа – я писал сочинение по модному нынче роману «Плаха», который знал, как свои пять пальцев. Хотя кому нужен Айтматов, если уже есть Булгаков? Не вижу какой-то особой новизны в его произведении, если честно. Киргизам приятно иметь «своего» Булгакова, их понять можно. Советской интеллигенции приятно видеть русского человека главным героем киргизского крупнейшего писателя. Дружба народов, все такое. Но ведь «Плаха» – будем честны перед самыми собой – жалкая всего лишь мазня по сравнению с «Мастером и Маргаритой»! И вот с чем я не собираюсь примиряться, так это с тем, что Иисус и в «Плахе», и у Булгакова – блаженный дурачок какой-то. Оставим копию в покое, поговорим про оригинал сейчас – про булгаковского Иешуа. Он в книге слабее Воланда, да что там Воланда – даже Пилата! Я нарочно сейчас возьму книгу и процитирую, потому что этот кусок меня прямо бесит.

«Тут арестант опять оживился, глаза его перестали выражать испуг, и он заговорил по-гречески:

– Я, доб… – тут ужас мелькнул в глазах арестанта оттого, что он едва не оговорился, – я, игемон, никогда в жизни не собирался разрушать здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие».