Большая Книга. Том 1. Имперский сирота

Да, в тот грустный год один раз в его коконе проделали-таки спасительную дыру, да еще какую. И сделал это его любимый дед. Яс, закончив через пень колоду с тройками первый класс (при этом воспоминания об учебном процессе во второй, третьей и последней четвертях, как мы уже знаем, у него начисто отсутствовали), летом восемьдесят первого собирал с мамой ранец, чтобы завтра утром полететь с дедом и своей двоюродной карагандинской сестрой Аллочкой в Москву. Всю эту поездку он отлично запомнит от начала до конца. Вот он с мамой едет с красивым ранцем за спиной, который они совсем недавно купили, на аэровокзал. На Черное море он улетал из аэропорта, что еще за аэровокзал? А вот они уже все вместе на аэровокзале: деда, мама и Аллочка. Яс так и напрыгнул на Аллочку, которая, хоть и была довольно крупной девушкой в свои четырнадцать, все же с трудом устояла на ногах. Аллочка Герценова приехала на все лето на каникулы, чему Яс, у которого не было родных братьев и сестер, был чрезвычайно рад. Он познакомился с ней года три назад (полжизни прошло с тех пор), когда они приезжали в Караганду к ним в гости с мамой и папой. Яс мало что запомнил из той поездки, уж очень он был тогда мал, только огромные сугробы, ярко подсвеченные пустые улицы и какой-то абсолютный холод. В общем, особо завидовать Караганде было не в чем. Единственное, что бы Яс взял оттуда – это большую красную светящуюся звезду на елке в квартире Герценовых. Он о ней и сейчас мечтал, но в Алма-Ате такую достать не смогла даже Надежда Иосифовна. Герценов привез ее из самой Москвы. Карагандинский холод Яс запомнил на всю жизнь. Они всей семьей все же пошли вечером гулять по городу, не сидеть же дома всю поездку? Укутав маленького Яса так, что наружу из недр шубы и шарфа торчал только его нос, они вместе с Герценовыми двинулись в центр, к ЦУМу. Казалось, у мороза не должно было бы быть ни единого шанса, но оказалось, что они, жители мягкой на зиму Алма-Аты недооценили его точно так же, как и французы в 1812 году, а вермахт в 1941-м. Зимние сапоги Яса, не рассчитанные на ноль градусов по Кельвину, быстро превратились в ледяной камень, заморозив сразу же и шерстяные носки, и пальцы на ногах. Яс заплакал. Слезы испарялись на его щеках, не успевая скатиться на хрустящий, сверкающий в фонарях карагандинский снег. Пришлось маме зайти в магазин, снять с него сапоги и начать массировать ноги, усадив Яса на подоконник. «Как Аллочка ходит в школу по такому морозу?» – думал он, стараясь сдерживать закипающие от боли в пальцах слезы. Зато потом всю обратную дорогу к Герценовым он ехал у отца на шее.

Будет ли кто-нибудь его еще катать на шее? А где сейчас отец? Хотя бы проводить в Москву уж смог бы приехать? Почему он полностью забыл его? Разве он, его сын, виноват в том, что они с мамой разошлись? Неужели он ему так безразличен, что даже пары часов папа не может найти для него хотя бы раз в месяц? – Такие мысли могли бы роиться в голове Яса сейчас. Но нет, ни одной мысли об отце в его голове и сейчас не было. Кокон, не пропускающий краски и эмоции, зато не пропускал и горе. В сущности, кокон был больше помощником Яса в тот тяжелый для него год, нежели его ношей или недугом. Без этих, безусловно, справедливых и оправданных мыслей его любовь к отцу не превратилась в ненависть, что еще сильнее травмировало бы его неокрепшую психику, а, некоторым образом, законсервировалась. Не обладая из-за кокона возможностью обвинять своего отца, Яс все так же бескорыстно и беззаветно, хоть и законсервированно, продолжал его любить. Просто он этого не помнил. Мама пожелала им счастливого пути, сказала Ясу, чтобы он слушался деда и вел себя хорошо, и исчезла в стеклянных дверях аэровокзала, тепло со всеми попрощавшись.