Большая книга ужасов, 2015

– Ушел тополь со двора-то… Ох, не к добру. Последний был. Нечисть болотная его выгнала, помяни мое слово, она. Ушел. А теперь что? пни да дыры. Асфальт содрали, деревья сломали, прости хоссподи, чисто нелюди. Пни да прутья – а они разве помогут? Ох, тяжелый стал двор, житья нет и провалиться некуда.

Соседка каждый вечер кормила у подвала бездомных кошек. Те бесшумно выбирались на зов из черных подвальных дыр, вертелись под ногами. Тыкались в пластиковые миски, обступали подстеленную газетку, хватали мелкую рыбешку, сваренную с овсянкой. Бабка экономно выскребала огромную закопченную кастрюлю и тихо бормотала себе под нос.

Ника слушала, чуть трогая ладонью холодную стену подворотни. Она стояла на самой границе света и тени, в глубине арки, сливаясь с подворотным полумраком. Впрочем, кошки давно ее заметили, они время от времени тревожно косились поверх мисок. Девочка не шевелилась, успокоенные кошки продолжали пожирать рыбьи головы и хребты, урча и хищно прижимая уши к затылку.

Ладонь замерзла. Холодные кирпичи высасывали тепло. Ника вышла наконец из сумрака в подслеповатый питерский колодец с обшарпанными стенами. Соседка обернулась на шаги.

– Здрасссте, Маргарита Павловна, – привычной скороговоркой поздоровалась девочка и неожиданно для себя спросила: – А тут разве еще тополя росли?

Сколько она себя помнила – не было тут больше никаких тополей. С другой стороны, с улицы – пожалуйста, целая компания. Они шелестели как раз у нее под окном, их пятнистые тени всю ночь путешествовали по потолку. А здесь клен торчал, какие-то неопознанные кусты, рябинка, хилая березка в углу. И вот этот вот одинокий могучий тополь. Его корявые сучья дотягивались, казалось, от одной стороны двора до другой.

– Дождь соберется вскорости, – невпопад откликнулась соседка. – Росли тополя, а леший знает, когда и было. Теперь чего, теперь ушли старые деревья, так и знатья никакого нету. Помнят еще, которые старики-то, – а что толку? Память дырявая: что утром вспомнишь, то вечером опять решето, все без толку. Ключи вон на шее ношу, чтоб не забыть. Как тебя звать-то, дай бог памяти…

– Марина.

Враки. Никакая она не Марина. Просто она всегда называла старушке новое имя, а та всегда успевала позабыть его к следующей встрече. Такая получалась странная игра. Кем только не довелось ей уже побывать – Изабеллой, Настей, Александрой. Пусть будет Марина – «морская», изменчивая. Подходит.

– Марина… это с которого-то? С шестого? Котик у тебя дымчатый, помню, пушистый такой. Хулиган, ой хулиган.

Котиков Маргарита Павловна помнила всех на километр вокруг.

– А их давно срубили?

Соседка поправила на плечах дырчатый пуховый платок, в который вечно куталась. Солнце ли, холод – серая соседка заворачивалась в свой серый плат по самые уши («плат» – так она его по старинке звала). А дождь чуяла – никогда не ошибалась.

– Того и гляди закапает. Повадились шляться. То один с болота притащится, то другой. Ходят и ходят – шу-шу-шу, шу-шу-шу, шептуны болотные. Не просыхает с самого марта. Ржавая вода, дурная… давненько срубили, а остатние сами ушли. Обиделись.

– Как это – ушли? Они же деревья.

– А так и ушли. Отчего бы им не уйти? раз жизнь такая. Шумят по телевизору-то – благосостояние, мол, растет, а какое тут благо, когда за квартиру платим бешеные деньги? У тебя внутри, вон, тоже дерево, только красное, – а ты ходишь-бегаешь. В каждом человеке, Мариночка, дерево красное растет, а ничего, ходим как-то потихонечку, даже мы, старики, ковыляем. Кис-кис, иди сюда, не бойся! Васька со Штирлицем, оглоеды, поели уже, хулиганы, ох хулиганы, не тронут, иди, иди.

К миске подкрался невесомый черный котенок, особо пугливый и настороженный.

Ника уже пожалела, что остановилась поболтать. Бред же, красные деревья в людях… но вдруг вспомнила картинку из атласа по анатомии. Кровеносная система. Пожалуй, что-то в этом есть. Если подумать, то рисунок сосудов внутри человека и вправду напоминает красное дерево. А сердце – единственное созревшее яблоко.

Трехцветная полосатая кошка потерлась о ее ноги, села рядом.

– А любят тебя кошки-то, Мариночка.

– Так у меня свой зверь дома, она, наверно, чует, – Ника улыбнулась. – Смешно. А в кошках тоже красные деревья растут? На деревья-то не тянут, мелкие.

– А в кошках, деточка, вообще крови нету. В них лунный свет протекает, так-то. Беги, беги, вижу, торопишься ты.

– А! Да… До свиданья.

– И тебе посчастливу.

Ника вошла в старый гулкий подъезд, переполненный запахами затхлых подмокших труб, штукатурки, чужих ужинов. И кошек. В подъезде пахло кошками, чего уж там. Маргарита Павловна их не только на улице привечала.

Ника быстро скользнула вверх по лестнице, гибко перешагивая сразу через две ступеньки. На поворотах она помогала себе, цепляясь за чугунные тяжелые перила. Ей с самого детства казалось, что изгибы перил напоминают головы драконов. Поэтому она всегда бралась за них настороженно, готовая в любую минуту отдернуть руку. Но перила притворялись смирными.