Большая книга ужасов, 2015

Подъезд тяжело хмурился, желтые слабые лампочки мрачно мерцали в недосягаемой высоте дореволюционных потолков. Сверху сыпались какие-то хлопья – то ли штукатурка, то ли паутина, то ли крылья невинно замученных призраков. Окна, замазанные краской, пропускали не свет, а сумрак.

* * *

Питер, говорят, город благородных линий и строгой геометрии, а вот Москва – большая деревня, огромное гнездо двуглавой курицы. Питер же – черный квадрат Малевича, царство прямых углов, столица призраков.

«Невы державное теченье, береговой ее гранит…»

Не верьте.

Никогда не верьте путеводителям.

Город надо вдохнуть и выдохнуть, попробовать на вкус, побродить по его каменной груди. Подержать его за руки, за гранитные лапы – и только тогда станет ясно: прямой он или кривой, ангельский или адский.

Если, к примеру, свернуть на Лиговку, а оттуда взять вправо и углубиться в самую середину обшарпанных старых кварталов за Невским… Или выйти на Садовой и двинуть вдоль трамвайных рельсов, заглядывая по пути во все низкие арки… Или запутаться в переулках за Казанским – вот тогда вокруг вырастет настоящий Питер.

Он сумрачный и тяжелый.

Он медленно откроет узкие северные глаза и глянет на вас сквозь решетки, которыми теперь перекрыты его бесчисленные подворотни.

Раньше центр можно было пройти подворотнями насквозь, пересекая его поджарый кирпичный живот. Теперь остались только пути по крышам.

Но все равно, если вы свернете с парадной улицы, он распахнет еще одну пару глаз, их у него много.

О, это ледяные глаза охотника за черепами! Питеру нравятся те, кто чувствует его настоящую душу.

Огромные тополя засевают его пухом в июне – но что за деревья роняют в черную декабрьскую воду крупные снежные хлопья? Невидимые леса шевелятся рядом с нами, замерзшие хрустальные птицы серебристо звенят на голых ветках. Красные дома сменяются желтыми, а потом – серыми, пепельными, призрачными. На задворках из асфальта вдруг пробиваются камыши.

Этот город медленно плавает над бездной, под ним шевелятся корни давно срубленных чащ. Змеятся по стенам трещины. Нева роется в подвалах, метро путается с речными жилами, и мертвому лесу вдоль Фонтанки до сих пор снится рыжий огонь.

Питер любит отражения, он весь утыкан зеркалами. Дожди застилают его мокрой фольгой, и пока человек бежит от станции метро до остановки маршрутки, лицо его успевает отпечататься в сотне бездонных луж.

Он качает фонари в каналах, усмехается в ярких окнах кафе, в бутылках, в ларьках, в глазах северных девушек с прозрачной кожей.

Питер любит смотреть на самого себя – и пугаться собственных призраков.

А еще он любит кошек.

Львиные морды смотрят с желтых и красных стен, как будто звери прячут гранитные тела в засаде, в кирпичных расселинах домов.

Не кони, не птицы и не собаки заселили эти гранитные болота, а львы.

Львы в логовище дождей.

Такого зверя завел себе город, и отражения львов гуляют рядом с тенями знаменитых питерских покойников.

Конечно, все знают про его белые ночи, но ведь у него есть еще и черные. Фонари роняют чешуйки света. Прохожие, выскочив из метро, тут же ускоряют шаги. Машины разбрызгивают слякотное месиво. Редко кто суется на улицу в такое время. Только собаки терпеливо таскают за собой своих укутанных в темные бесформенные пуховики хозяев.

Этот город любит одиночек.

Он давно рассадил их по клеткам и кормит черствым каменным хлебом. Тут легко страдать, хандрить, тосковать, маяться, болеть, унывать, ворчать, стареть, распадаться – короче, умирать, умирать, умирать…

Счастливые видят совсем другой город, для них светит особое питерское солнце – солнце детей, собак и влюбленных.

А я видела однажды в дождливую ноябрьскую ночь, как по улицам ползла медленная тьма, поднявшаяся из подвалов. Как будто во всех могилах разом качнули черепами все его мертвецы.

Они, кстати, всегда улыбаются.

* * *

Ника на ходу промахнула свой шестой этаж, привычно поднялась по черной железной лесенке на огромный чердак. Тут пахло голубями, близким небом, свежим дождем и одновременно – затхлыми клочьями стекловаты, плесенью, старыми досками. Косые балки отбрасывали острые тени, которые перекрещивались в солнечную погоду с золотыми лучами. По бокам светились окна-бойницы, а дальше деревянная лесенка в три ступеньки выводила прямо на крышу.

Она толкнула тяжелую дверь.

Серые, рыжие и серебристые крыши открывались далеко вперед, кое-где торчали верхушки деревьев и узкие провалы улиц. Девочка пробралась по краю и уселась спиной к кирпичной трубе. Ей нравилось иногда заглядывать внутрь черных дыр вентиляций, отмахиваясь от липких запахов кухонь, которые ползли изнутри. Иногда оттуда выплескивались голоса, смех, ругань. В вентиляции жили не люди, а призраки, совсем не похожие на соседей.

Солнце уже начало проваливаться между домами, низкие мягкие лучи позолотили окна. Близкая туча чесала брюхо о растопыренные антенны.

Подкрадывалась дождливая ночь.