Большая книга ужасов — 72

— Когда я узнал, что моя родная дочь умирает, я совершенно потерял голову. Знал одно: если бы я не ушел из семьи много лет назад, если бы не был таким глупцом и не поверил Катерине, с Асей ничего бы не случилось. Ее начали бы лечить вовремя! А так — она болела, мучилась много лет, а я жил так счастливо с вами, с тобой, с твоей мамой… Я не мог больше здесь оставаться, но и не мог сказать вам правду. Я решил просто уйти, попытаться спасти Асю или хотя бы скрасить ее последние дни. Она в самом деле была на краю смерти! Но душа моя рвалась на части. Рвалась между вами — и Асей. Я был страшно несчастен, но вот теперь, когда у Аси появился вполне реальный шанс выздороветь, я понял, что вел себя глупо и жестоко. Мы поговорили с Валей и с Асей, и они сказали, что я должен немедленно все вам объяснить. После этого разговора я вчера уехал в Арзамас и все рассказал твоей маме. Она простила меня. Она тоже хочет, чтобы Ася после выздоровления жила с нами. А ты, Сашка?.. Ты меня простишь? Ты…

Саша моргал, моргал часто-часто. Что-то попало в глаза, наверное.

Сказал каким-то чужим голосом:

— Я так рад, папка, так рад… Я так рад, что Ася…

Он чуть не ляпнул: «Я так рад, что Ася не моя сестра!» — но вместо этого пробормотал что-то вовсе несуразное:

— Я так рад, что Ахилка теперь будет жить у нас!

— Что?! — изумился отец. — Откуда ты знаешь про Ахилку?!

Саша зажмурился.

Ну вот как ответить на такой вопрос?

— Эй, ребята, откуда у нас в доме взялся еж?! — закричала в этот момент в коридоре мама, и Саша зажмурился еще крепче.

Ну вот как ответить на эти два вопроса?! И помощник-гелиотроп, как назло, забыт под подушкой…

Вот так, савватистис Александр! Выкручивайся как можешь!

Дочь мертвеца

«Куда ты глядишь? Кого ты там видишь?»

Н. В. Гоголь.

Вечера на хуторе близ Диканьки

Ближе к полуночи внезапно задул жестокий ветер, и старый лес, окружавший монастырь, заскрипел под его бурным натиском.

Клочья бледных ночных облаков неслись по мрачному небу, иногда закрывая луну.

Человек в длинном черном одеянии, который брел незримой тропой через лес, гнулся и стонал, словно тоже был старым деревом. Он что-то бормотал, но и сам не слышал своего голоса в шуме бури.

И вот наконец тропа привела его на голый, безлесный холм. Только одно дерево гнулось и трещало на вершине.

Ветер ударил в лицо с такой силой, что человек чуть не упал. Однако он заставил себя выпрямиться и раскинул руки.

Издали он напоминал черный обожженный крест. Такой крест мечтает иметь на своей могиле всякая нечистая тварь, ибо он не препятствует мертвому выйти из земли, чтобы насытиться живой кровью.

Издалека донеслись мерные удары монастырского колокола.

Колокол бил двенадцать раз.

Полночь!

Ветер неистовствовал, завывая громче и громче.

Человек поднял голову к луне, ночному солнцу колдунов, упырей и оборотней, и начал произносить проклятие. Ветер вырывал слова из его рта и разносил обрывки их по округе, словно гнилые листья:

— Аминь… бысти тебе… в керсту живьем ввержену… дондеже не грянет… тварь кобную в нощь купальскую осилит… до третьего коура на могиле высокой… развезнется удолие и разится бесследно… и не восстанет николиже…

Тот, кого он проклинал, слышал каждое слово, несмотря на то, что находился за версту от холма. И проклятие накрепко впечатывалось в его память.

Слезы катились по его измученному лицу, но не в силах он был их вытереть, потому что стоял прикованным к стене. Все, что он мог, это стенать, молиться — и ждать годы и века.

Ждать, пока не явится тот, кому предназначено разрушить проклятие, избавить его от вечных мучений… и погубить.

Уничтожить.

* * *

То, что этот дядька был мертвый, понял бы даже пацан ясельного возраста.

Нет, само собой, на мертвецов не натыкаешься в каждой песочнице или на игровой площадке! Но у всех дома есть телевизоры, по которым то и дело идут всякие нехорошие киношки про убийства, убийц и про их многочисленные несчастные жертвы, — ну и благодаря этому невольно пополняешь образование. А маленькие цифирки 12+ или 16+, которые теперь, надо или не надо, мелькают в углу экрана, могут удержать вдали от телевизора только грудничков, и то лишь потому, что те самостоятельно ничего включить не могут, разве что свою собственную кричалку. Взросление же прочего молодого поколения происходит под диктовку телеящика — так папа Сереги Сапожникова называет телевизор, — а потому все вполне подкованы в данном вопросе и живого от мертвого отличат с полпинка.

Так что если ты — без разницы, пацан ясельного возраста, 12 тебе плюс или уже 16! — вдруг обнаруживаешь в непосредственной близости от себя невесть откуда взявшегося незнакомца, испачканного сырой землей, с желто-зеленоватой физиономией, закатившимися незрячими глазами, с синими губами, с черной повязкой поперек лба (эта повязка, если кто не знает, называется «венчик», или «похоронная лента»), — ты, конечно, с первой минуты понимаешь, что перед тобой самый натуральный труп.

Мертвец, короче.