Большая книга ужасов – 86

Мы стояли посреди улицы. Дома, правда, вокруг в основном заброшенные, где никто не живёт, но вот из окна вон того нас может быть видно…

– Саныч, у тебя опять затемнение? Сейчас же соседи полицию вызовут!

– Она не придёт. – Он так спокойно это сказал, что я даже не поняла сперва. Да что я там могла понять: я стояла белым днём посреди улицы, а мне в рёбра тыкали ружьём. Ствол недвусмысленно блестел на солнышке. Не видела раньше у старика ружья – хотя почему нет, он же любит ходить в лес…

– Саныч, приди в себя. Ко мне родители приехали, а ты тут хулиганишь. – Чёрт его знает, что на него нашло! Он ерундит иногда, часто всё забывает… Может, и сейчас что забыл? Но что такое можно забыть, чтобы тыкать в меня ружьём? Я старалась не показывать, что боюсь, и у меня получалось: я плохо видела ружьё, я не видела его лица и эту складку над переносицей, которая появляется, когда он злится. Жильцы после таких гримас лютуют особенно жёстко, я боюсь этой складки, но я её не видела, и мне не верилось в реальность происходящего.

– Идём! – Старик толкал меня во двор какой-то заброшки. То, что у него поехала кукуха, для меня не новость. Просто раньше он не бегал за мной с ружьём. Главное – не делать резких движений…

– Идём-идём! Я тебя с родителями познакомлю… Только там мы не пройдём с твоей ногой…

– Ты что, меня за дурака держишь?! – он рявкнул, наверное, на всю деревню, я даже оглянулась: может, кто услышит?

– Саныч, мне к родителям надо.

– Не надо! – Он рывком открыл дверь в заброшенный дом, хоть даже я видела висящий замок. Висел, что ли, на одной дужке?

– Саныч…

Он втолкнул меня в темноту и хлопнул дверью. Я подумала, что тут и надо бежать, он же не видит, куда целиться. Шагнула – и полетела вниз.

Мне показалось, что я падала бесконечно долго, но не ушиблась, попала на мягкое и невольно завопила. Я не видела, на что падаю, и фантазия уже успела нарисовать парочку свежих трупов и крысу.

Штука на ощупь оказалась гладкой, без бугров, больше похожей на матрас. А больше вокруг ничего не было. Даже пятнышка окна – темнота, и всё. Старик сопел где-то над головой.

– Саныч, что происходит? – Я старалась говорить спокойно, а голос задрожал.

– То, – раздалось сверху. Голос был неожиданно близко. Я подняла руку, нащупала деревянный потолок, получила ботинком по пальцам и взвыла:

– Ты можешь объяснить?!

– Личины. – Голос был спокойный-спокойный, как будто сказал «мыши» или «муравьи». – В них сидели личины. И в тебе личина. Гроб позже принесу.

Я даже не сразу поняла, о чём он. Гроб Саныч действительно доделал, эта бандура стояла в сарае, чтобы не давить мне на психику. То есть что, он был для меня?! Да старик его начал делать, как только мы приехали!

– Он для меня?

– Откуда я знал?! Всегда пригодится.

Всегда?

Сверху что-то оглушительно хлопнуло, и стало ещё темнее. Крышка! Я под полом, и старик закрыл крышку. Лязгнула щеколда, послышались шаги, и я глупо отметила, что уже нет того знакомого подволакивания незажившей ноги. Он что, решил запереть меня здесь?!

Я стала ощупывать потолок: дом заброшенный, старый, наверняка в полу – моём потолке – полно подгнивших досок. Если старику вздумалось меня тут запереть, я дождусь, пока он уйдёт, и прекрасно выломаю парочку досок и сбегу. («Личины. В них сидели личины. И в тебе личина».)

– Саныч, какие личины? В ком «в них»?

– Они всегда рядом. И в тебе.

– Откуда во мне, ты что?! Я разве злая?

– Ты предала меня. И Маринка. И этот Вася…

– Какая Маринка? Она же умерла! А у Васи гараж сгорел из-за жильцов. Саныч, ты опять забыл, да?

Если всю жизнь гоняться за личинами, в конце концов сбрендишь. Старик забыл, как всегда просто забыл. У него часто бывает…

– Нет никаких жильцов, дура городская. В Ваське личина. Васька меня предал, за что поплатился. Жаль, что только домом. «Отвезёт-отвезё-от», – он передразнивал меня тонюсеньким скрипучим голосом, а я ещё туго соображала.

Иногда до людей медленно доходит. Особенно сослепу и с недосыпу. Вот и сейчас до меня. Он говорил мне открытым текстом, что нет жильцов, что поджёг…

– Да ты же был на костылях! Забыл?

– Я прекрасно хожу. Надежда всегда была ко мне неравнодушна, дура старая.

Я вспомнила, как он бежал мне навстречу, отлично бежал, я ещё смеялась про себя, что он забыл… (И Маринка.)

– Погоди, а Марина-то как?

– Так. Мы живём в двадцать первом веке, где ломать – не строить. А уж шепнуть вам вслед кое-что на удачу… Маринка предательница!

Я не верила. У старика не все дома, он часто всё забывает, а потом («Нет никаких жильцов»)…

– Погоди, ты сам её просил меня отвезти.

– Она меня предала. Она должна была отказаться тебя везти. Отказалась бы – была бы жива. Иногда надо проверять людей, Танюшка. Обязательно проверять, чтобы знать, к кому поворачиваешься спиной. Нельзя жить в одной деревне незнамо с кем, опасно. Личины – они всегда рядом.

«Проверять». Он говорил это так спокойно, как будто мы дома чай пьём.

– …И ты предательница, – тот же ровный тихий голос, как будто он мне рассказывает про прихоти домового. – Вот тебе плохо со мной жилось? «У меня там роди-ители, пото-ом…» – он шумно плюнул под ноги.