Большая книга ужасов – 86

– Ну, тут десять километров всего, подбрось нас, будь человеком, замёрзнем же! Нас с мотоцикла сбросили…

– Кто? – ошалело спросил старик.

– Да какие-то, бандюки, явно беглые, выскочили прям под колёса, я думал, всё – человека сбил, небо в клеточку…

– Вы сбили человека?!

– Да нет же… – отец терял терпение. – Это они выскочили… Не важно, добрось нас до деревни, будь другом!

– Я в город еду…

Вот говорил я отцу: «Ругнись, если хочешь!» – но он не послушался. Зато сейчас, в самый неподходящий момент, разразился такими ругательствами, что я, конечно, запомнил, но вряд ли сумею записать. И случилось то, что случилось. Старик испуганно дёрнул на себя дверцу и газанул прочь. Я только отскочить успел – и конечно свалился на дорогу. Отец орал вслед уезжающей машине. Мне говорит, глупо ругаться вслед ушедшему автобусу – а сам?

Я сел на снег (дорогу уже здорово замело) и ждал, пока он выругается, заодно сэкономлю силы. Из-за метели отцу было трудно орать, раз или два он прервался, чтобы набрать воздуха.

– Вот что за люди, а?! – обратился он ко мне, и только тогда я встал.

Ноги уже отяжелели, хотя мы прошли всего ничего. Думаю, это от холода. И ещё я успел страшно проголодаться. У тёти Гали только и делал, что ел (иначе из-за стола не выпустит), прошло не больше пары часов, а у меня уже сжимался желудок. Это точно от холода, мы в школе проходили.

– Дурак я, дурак! – крикнул отец ветру. – Надо было не болтать, а молча садиться и ехать с ним в город. Там бы и заявление написали в милицию, и уехать оттуда было бы проще: машин-то побольше, чем в нашей дыре. Дурак у тебя отец, Колька!

Наверное, надо было поспорить, но я не знал, что сказать. Отец и не слушал:

– Чего теперь-то, поезд ушёл. Идём.

Мы шли. Вьюга не думала утихать, лес не думал показываться, и, конечно, больше не появлялись на дороге машины. Снега уже было выше щиколотки, я загребал ногами и гадал: машин нет потому, что нет, или потому, что они все застряли? Я слушал, как скрипит снег, стучал зубами, отчаянно шевелил замёрзшими пальцами в рукавицах и про себя считал «раз-два-три-четыре», чтобы пальцы двигались в такт шагам. Иногда отец оборачивался, взглянуть, как я там, он молчал, а я тем более.

Когда я наконец-то увидел лес, прошло, наверное, сто часов и, кажется, начало темнеть. Не снижая скорости, отец вскинул голову и посмотрел на верхушки деревьев, невидимые в этой пурге.

– Ну вот, ещё два раза по столько, да ещё чуть-чуть, и мы дойдём. Ты как?

Я кивнул.

– Замёрз? Ничего, дома печка, чай, мать с ума сходит… Дойдём – отогреемся.

* * *

За моей спиной что-то просвистело, отец завопил и побежал, размахивая руками. Я успел разглядеть только огоньки и мелькнувшее на секунду колесо, оно вынырнуло и тут же пропало в белой пурге. Наверное, машина была белая. Наверное, не заметила нас и проскочила не снижая скорости. И да: точно темнеет!

Отец захватил снега, запульнул туда, где секунду назад мелькнула фара, поскользнулся, сел на дорогу и уставился вслед ушедшей машине. Молча.

– Пап! – Я подскочил к нему. Лицо белое, а мы на морозе. Даже синяк как будто побелел, и брови, и щетина на щеках. – Пап, ты чего? У тебя язва, пап?

У него иногда бывает, что живот болит от язвы, выглядит он не так, как тогда, но я не знал, что думать… А отец хрюкнул и засмеялся по-настоящему.

– Язва! – передразнил он, не переставая хохотать. – Ещё какая язва! Идём. – Он встал на ноги. – Тут и правда околеть недолго.

Я вертелся под ногами, помогая ему подняться, и радовался, что вижу наконец чёрные стволы деревьев: с ними уютнее, а то идёшь как по пустыне, непонятно куда. А деревья – вот они, ориентир…

– Пап, а давай через лес срежем! Там ветер не такой сильный.

– Зато снега по пояс. Не пройдёшь.

– Я дурак! И машин в лесу тоже нет.

– Оба мы хороши. А что машины, толку-то от них! Две мимо проехали, две!..

– А если бы ты мог купить машину, то какую бы выбрал?

– Снегоуборочную.

– Это матери мечта! Ну и моя по воскресеньям. – Дома чистим снег только мы с матерью.

А отец даже не хмыкнул. Шёл молча, а я за ним, стуча зубами и дыша в шарф: на выдохе тепло – на вдохе не очень. Ногам уже было тяжеловато передвигаться, это из-за снега. Мороз потихоньку пробовал на зуб мои ступни и поднимался выше и выше, даже мышцы сводило. Тогда я стал сгибать и разгибать пальцы ног, пока не подвернул ногу. Покачнулся и сам не заметил, как некрасиво уселся прямо на дороге. Партизан ранен. Задание провалено.

Отец так и шёл как робот, я испугался, что он не заметит моего дезертирства, да так и уйдёт в пургу:

– Пап!

– Ты чего? Ты где? – Он стоял в шагах пяти, но ему понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть меня на дороге. Наверное, я уже превращаюсь в сугроб. И темнеет. Быстро как темнеет, снег уже голубой.

Как будто прочитав мои мысли, на дороге разом зажглись фонари, стало уютнее и тоскливее: поздно уже!

– Ты не балуй, вставай! – Отец подошёл и потянул меня за руку. – Надо идти, а то замёрзнешь. – Он достал папиросу, и я сразу подумал об огне!