Большая книга ужасов – 86

И я заорал. Вышло не очень, скорее похоже на стон. На эту секунду мне стало чуть легче, но боль в голове и холод тут же накрыли опять, не дав вдохнуть. Я заорал ещё, а потом не мог остановиться. Выл как собака, глядя на звёздное небо, я его возненавидел: чего оно звёздное – ему плевать, что ли?! Мы тут в снегу…

Отец замер, обернулся на меня и таращился в темноте. Разбитая бровь покрылась инеем, и было видно, что он розоватый.

– Ну, Колька, ты чего? – так спросил, как будто сам не ревел секунду назад. Ему, значит, можно?

– А ты чего?!

– Колька, не плачь! Да что ж это делается?! – Он вскочил, пошатнулся (наверное, его тоже не держали ноги), ударился о здоровенный деревянный крест и взвыл.

– Да что ж это такое! – с размаху он дал кресту сдачи, тот пошатнулся, и отца это почему-то разозлило. Он пнул крест ногой, схватил двумя руками, расшатал, выдернул, бросил под ноги с такой злостью, будто это всё из-за него.

– Потерпи, сынок, сейчас согреемся. – Он полез в карман, несколько раз промахнулся, достал спички. Снял зубами рукавицу и деревянными пальцами попытался перехватить. Спички упали, отец ругался под нос и пытался поднять, загребая негнущимися пальцами как ковшом экскаватора.

– Пап, ты чего? Так, наверное, нельзя…

– Не учи учёного! – Отец наконец нашарил уже промокшие спички и пытался открыть коробок. Мокрый мягкий картон не слушался, стенка коробка вдавилась, несколько спичек полетели в снег, отец отшвырнул их валенком, подняв снежный столб. – Не ной, сейчас согреемся. А то и правда помрёшь… – Он кое-как достал спичку, чиркнул.

– Но это же чья-то могила, нехорошо!

– Хочешь, чтобы стала и нашей?

Деревянный крест вспыхнул с одной спички, будто был пропитан горючим. Я даже не заметил, что это чудо, у меня было только две мысли: «мы поступаем плохо» и «сейчас я согреюсь».

Тепло дошло не сразу. Я снял рукавицы, протянул руки и несколько секунд ничего не чувствовал, кроме этой морозной боли. Не скоро, ой как не скоро она сменилась ломотой. Я думал, костёр вспыхнет, раз – и всё, и я начну отогреваться. Всё происходило очень медленно. Я сидел в сугробе, всё ещё промёрзший до костей, и держал перед костром окоченевшие руки. Отец сидел напротив и вертел ладони над огнём, как если бы хотел поджарить. С его заледеневших бровей капало в огонь. Он не смотрел на меня, он смотрел на пламя.

Когда пальцы наконец-то заломило, я обрадовался: отогреваюсь. Я стянул валенки и вытянул ноги к костру. Странное было ощущение: мою спину и ноги ещё трясло от холода, а пальцы и лицо – уже нет. Я стал щипать замёрзшие ноги, подставляя костру. Боль от мороза не уходила, она усиливалась и медленно, очень медленно перетекала в ломоту. В ногах забегали крошечные иголочки, много и сразу, я попытался пошевелить пальцами – и взвыл.

– Отморозил? – проснулся отец.

– Не знаю… – Ощущение было такое, что я отморозился весь, не только пальцы. Отец вытянул шею, глянул на меня через огонь:

– Нет, вроде нормальный цвет. Повезло.

Только тогда он стал стаскивать с себя валенки, чтобы сделать то же самое. Я старательно разминал ноги, подвывая от ломоты. Чтобы отвлечься от боли, смотрел по сторонам.

Ничего интересного не было! Оградки все на один фасон: низкие, когда-то выкрашенные в голубой, а сейчас облупившиеся, с рубцами ржавчины. Камни серые и чёрные. У отца за спиной я даже мог разглядеть фотографию на этом камне: какой-то дядька, не молодой, не старый, а так. Фамилию прочесть я уже не смог: буквы, выбитые на камне, так освещались костром, что тени искажали всю надпись. Кресты одинаково серые, только этот, который отец выдернул, он один такой здоровенный и деревянный.

Вообще кому сказать, что тебя отец водил ночью на кладбище, – не поверят же! А меня вот привёл! Сидим жжём костёрчик, прям страшилка для первоклашек. В школе, пожалуй, никому не скажу – не поверят и задразнят, будут рассказывать всякую ерунду про гроб на колёсиках или что там. И ведь совсем не страшно, вот что! Ну, камни вокруг, кресты всякие, могилы под снегом как сугробы, если не знать, что это, то и не поймёшь. Ерунда эти ваши страшилки. Ноги ломит.

Крест горел ровным оранжевым пламенем, без вспышек, кажется, огонь даже не притухал на ветру, хотя сидели мы на открытом месте. Он лежал между нами как обычное бревно, и нас разделяла огненная полоса, из которой струился белый дымок, и тёплый воздух плясал вокруг: красиво! Никогда бы не подумал, что ночью на кладбище бывает красиво. Тот мужик за спиной отца, ну на фотографии на камне, как будто улыбался. В шаге от него, в том месте, где отец вырвал из земли крест, тоже струился тёплый воздух от костра. Я подумал, что мы тут согреваем чужие могилы.