Большая книга ужасов – 86

Ломота в пальцах и ногах потихоньку проходила. Я сидел в сугробе и ещё мёрз, а рукам и ногам было уже нормально. Я смотрел на тот дымок и даже зевнул, такой он был уютный. Мне показалось, что он двигается не так, как дым над костром, не в ту сторону, куда ветер, а в мою, точнее в сторону отца. И ещё он был оформленный! Не полоса дыма, а фигура, как облачко. Оно передвигалось резче, чем дым, словно скачет маленький зверёк. Я стал гадать, на что он похож: на маленького человечка, на кузнечика или на огромную мышь… Нет, мышь так не двигается: это передвигалось скачками, как солнечный зайчик: вправо, влево, к нам, назад… На секунду оно зависло прямо над головой отца, и мне показалось, что я даже разглядел черты лица. Ну или морды…

Я клюнул носом и открыл глаза.

– Не засыпай! – прикрикнул отец. Его брови оттаяли, и рана опять закровила, не сильно, а так. – Обувайся, да пойдём, а то и впрямь уснёшь. – Он стал натягивать валенки уже послушными пальцами, красными, как поджаренными, а мне было лень. Я устал. Я ужасно устал: как надо устать, чтобы тянуло в сон ночью на кладбище?! Ну не страшно же! Ну вот совсем… – Колька, не спи! – Отец тряхнул меня за плечо, задел наш костёр, подняв в воздух искры. Одна попала мне в лоб, я распахнул глаза и всё равно не проснулся. Нашарил валенок, с сожалением сунул ногу в горячее от костра, но ещё мокрое нутро. Три шага в таком валенке – и я опять замёрзну.

– Хоть обувь просушим, ещё чуть-чуть, а?

– Дома обсохнем, не ной. Давай быстрее, мать с ума сходит! Получим оба…

– Кто здесь?! – В глаза мне ударил свет фонарика, я зажмурился и наконец-то проснулся.

Из темноты к нам шёл кто-то с фонарём, невысокий по силуэту, но из-за спины у него недвусмысленно торчала палка ружья. Отец обернулся, несколько секунд вглядывался в силуэт – и узнал:

– Петрович, где ж ты раньше был! Ты не поверишь!..

Сторож вошёл в свет костра, увидел крест, точнее то, что от него осталось, и уставился на отца безумными глазами:

– Сапрыкин, ты чего?! Ты хоть знаешь, что это?! Ну-ка дыхни!

– Да всё нормально, Петрович! Мы замёрзли как собаки, мы сдохнуть могли, малой уже в обмороке был, когда я это поджёг.

Сторож перевёл взгляд на меня, и я на всякий случай сделал умоляющее лицо. Хотя больше всего мне хотелось спать.

– Ты и ребёнка с собой потащил, ты…

– Я коммунист. И я мог околеть насмерть.

– У нас мотоцикл угнали, – пискнул я, но сторож не понял.

– И что теперь – кладбище поджигать?! Если узнает кто, знаешь, что мне будет?!

Похоже, отец и правда был вымотан: сил ругаться у него точно не осталось. Он выдал длинный и совершенно спокойный монолог, где описал наши злоключения последних нескольких часов. Сторож не перебивал, только изумлённо вскидывал брови.

– Я сделаю новый, Петрович, и никто ничего не заметит. Завтра же сделаю! Что там делать: брусок и две доски!

– Чего только не бывает! – буркнул сторож, и стал ногой забрасывать снегом наш костёр. – Завтра придёшь пораньше и уберёшь это всё. Зимой тут мало кто ходит, но знаешь закон подлости: когда не надо…

– Обязательно!

– …И сделаешь новый крест. Идите к воротам, я вас отвезу. Если заведусь в такой мороз.

При слове «идите» мои ступни опять заныли и замёрзли: ну это понятно, я же влез обратно в мокрые валенки. Утешало только то, что последние метры до дома мы всё-таки проедем в машине. У Петровича маленькая зелёная «инвалидка» без верха и прочих излишеств, но до дома она домчит быстро, замёрзнуть не успеем. Хороший мужик Петрович! Я был счастлив, пока хромал до калитки, пока Петрович, ругаясь вслух, заводил машину (после сугроба её промёрзшее сиденье казалось мне уютным диваном.). Я был счастлив, пока трясся на заднем сиденье, смотрел на знакомую дорогу и вполуха слушал, что там болтают взрослые. Хотя всё равно мёрз.

– Напугал ты меня, Сапрыкин! Выхожу на обход – вижу: горит! Что горит, чему там гореть: снег, камни, металл! Чертовщина какая-то! Хватаюсь за лопату, бегу тушить, смотрю: люди! Что такое, откуда здесь, кому в голову пришло жечь костёр на кладбище! Думал, урки какие забрались, бегу за ружьём…

– А это оказались мы.

– Ты тоже хорош: не мог до сторожки дойти – неужели я бы вас не отвёз!

– Правда не мог, Петрович!

Сторож махнул рукой: мол, чего теперь-то.

– Восстановлю крест, завтра же вечером приду с работы и восстановлю!

– Да на эту могилу не ходит никто, кому этот прохиндей нужен! Лишь бы случайные люди не заметили, вот чего я боюсь. Крест-то приметный! Ты – никому! – Петрович обернулся ко мне, и я запоздало кивнул. – Восстановишь крест, я скажу, что старый сгнил и сам отвалился, пришлось менять…

– А почему вы сказали, что там прохиндей лежит? – Вообще-то мне было всё равно, хотелось домой в тепло и спать. Но где-то на грани яви и сна я всё-таки чувствовал себя виноватым в том, что произошло. Нехорошо это – кресты сжигать. А если там и правда прохиндей, то я уже и не очень-то виноват, так ведь?

– Потому что прохиндей! – ответил сторож. – Не бери в голову, ты уже настрадался сегодня. Ноги хоть целы?

– Цвет нормальный, – доложил за меня отец.