Большая кража

Руки человека могут многое рассказать о нем. Даже то, как человек подстригает ногти, зависит от того, откуда он, чем занимается, как относится к себе. Чистые они или грязные? Обгрызенные или с маникюром? Прямоугольные или округлые? Я аккуратно, коротко подстриг ногти. Из набора для макияжа я достал флакончик синей морилки. Потом намазал ею основания ладоней и втер в кожу, чтобы она была еле видна. Так могли бы выглядеть руки чертежника после многочасовой работы над чертежами или планами.

Из верхнего кармашка маленького чемодана я достал кольцо с печаткой. Ничего необычного, кольцо выпускника приличной частной школы. И снова – предложение Моник. Эту школу посещал ее брат. Вряд ли я подумал бы о кольце выпускника или вообще знал об этой школе. Это не мой мир. Это ее мир. Или был таковым, пока она не переместилась в мой. Я надел кольцо на мизинец левой руки. В это время Йо-Йо Ма заиграл прелюдию к Сюите для виолончели до минор № 2 Баха.

Через минуту я закончил с руками и встал. Пока играли две первые сюиты, я смотрел на себя в зеркало, изучая Нового Меня. Один крошечный изъян, и вся работа может быть загублена. Поэтому я смотрел пристально. Все казалось идеальным, но казаться недостаточно. Должно быть идеальным. Еще две минуты пристального изучения. Если и был какой-то изъян в моем внешнем облике, я его не заметил. А если не заметил я, то мало было шансов, что заметит кто-нибудь другой. Люди видят то, что ты хочешь, чтобы они увидели. Я в этом уверен.

Ладно. Пришло время для последнего ритуала.

Сев на стул, я открыл кейс и достал две фотографии, напечатанные на компьютере. Они хранились на нескольких флешках и в облаке, так что у меня всегда был к ним доступ. На несколько мгновений я закрыл глаза, пару раз глубоко, медленно вдохнул. Потом открыл глаза и взглянул на первую фотографию. На ней был мальчик лет девяти-десяти и рядом с ним мужчина тридцати с небольшим лет. Они играли в догонялки на ухоженном дворе. У них за спиной виднелась холмистая сельская местность.

С одного края на фотографии можно было разглядеть большой дом. Викторианская архитектура, два этажа, с двумя башнями и парадным крыльцом с напоминающим пряники декором над ним. На подъездной дорожке стоял «кадиллак-эльдорадо» 1992 года.

Прелюдия закончилась, и Барбара Стрейзанд запела «Happy Days Are Here Again». Я достал вторую фотографию. На ней была женщина лет сорока. Лицо, измученное заботами, волосы немного растрепанные, но она улыбалась. Я сидел, глядя на снимок, пока у меня в голове не зазвучал ее голос. «Мы живем припеваючи», – говорила она. А я улыбался: «Само собой».

Музыка переключилась в последний раз: «Vengeance Is Mine» Элиса Купера. Я чувствовал, как у меня выравнивается дыхание, и продолжал смотреть на фотографию.

Песня отзвучала. Неожиданно наступившая тишина огорошила, как резкое пробуждение. Глубоко вдохнув, я встал и внимательно осмотрел комнату – не осталось ли мельчайших следов моего пребывания. Потом я еще раз бросил взгляд в зеркало. Я не заметил ничего особенного, но лицо чуть изменилось. Манера держать голову, движение глаз – все изменилось.

Райли Вулф исчез.

Я улыбнулся. Это была хорошая улыбка: мудрая, приветливая, в меру дружелюбная, совсем не похожая на улыбку Райли Вулфа.

– Ме-е, – проблеял я, с минуту глядя на улыбающееся отражение.

Потом выключил улыбку, отвернулся от зеркала и подошел к двери.

Представление начинается.

Глава 9

Бальный зал отеля в центре города был наводнен богатейшей, исключительной в социальном отношении публикой Манхэттена. На гостях были потрясающие наряды и беззастенчиво дорогие украшения. Они блистали остроумием, расхаживая по залу и кичась сознанием того, что могут безболезненно выписать гигантский чек на любое благородное дело, какому бы ни был посвящен данный вечер. Именно с такой целью они и пришли сюда – выписывать чеки. Большинство из них не могли бы сказать, какому благородному делу посвящен вечер – на самом деле это был фонд помощи детям-сиротам войны, – но тем не менее они пришли. Отчасти потому, что одни считали своим долгом выписывать эти чеки, другие из желания сделать добро, а третьим посоветовали их бухгалтеры. А отчасти потому, что здесь должны были присутствовать все представители этого блестящего слоя общества, а они по опыту знали, что вернейший способ стать предметом пересудов – пропустить мероприятие, на котором собирались другие лица, выписывающие чеки. Ибо, несмотря на свое богатство, а может быть, благодаря ему лишь некоторые из них пропустили бы шанс выстрелить из-за спины. Выстрелы могли быть смертельными – и подчас даже справедливыми.

Со стороны, правда, это был мир гламура и привилегий. Обычный человек, заглянув в бальный зал, онемел бы от желания попасть в столь великолепное общество, но в то же время его сокрушило бы сознание того, что подобное невозможно, ибо эти люди явно стояли на вершине пищевой цепочки – элита, богатейшие и самые значительные люди величайшего города на свете.