Большая кровь

«Вскоре после начала войны выяснилось, что советские войска очень плохо умеют обороняться, даже еще хуже, чем наступать. В мирное время этому виду боя их практически не учили. В условиях, когда враг владел инициативой, превосходил советские войска в мобильности и мог выбирать время и место для нанесения очередного удара, обороняться было особенно трудно. Необученных бойцов и командиров нередко охватывала паника. А поскольку из-за огромных потерь необученное и необстрелянное пополнение преобладало в Красной Армии вплоть до конца войны, советская оборона не отличалась особой устойчивостью.

Опыт войны показал, что Красная Армия, даже имея превосходство над противником в людях и технике, могла вести длительную и успешную оборону либо на заранее подготовленных рубежах долговременных оборонительных сооружений, вроде Киевского укрепленного района, либо на естественных рубежах, вроде Кавказских гор. Как правило, наступление Вермахта останавливалось только тогда, когда немцы исчерпывали все ресурсы для его развития или когда наступали неблагоприятные погодные условия, вроде осенней распутицы или зимних холодов» (Соколов Б. Красный колосс, с. 113—114).

Главной проблемой ведения советскими войсками оборонительных операций была все та же статичность и негибкость. Зарывшись по уши в землю, советские войска плохо контролировали стыки и фланги, а когда там что-нибудь происходило, реагировали на ситуацию с большим опозданием. Любая быстрая и масштабная перегруппировка сил и средств с одного участка на другой нарушала милую советскому сердцу структуру обороны. А ее нарушение вело к неустойчивости фронта, а неустойчивость — к панике и бегству, в которые ударялись в критические моменты плохо обученные и наспех сколоченные части. По сути дела, единственным способом борьбы с прорывом противника являлось постоянное перебрасывание на «горячий» участок резервов, при этом неважно, какого уровня подготовки, и плохо подготовленные контратаки танками, в которых сами теряли гораздо больше машин, нежели противник.

Напрасны утверждения, что уменьшившееся в 1943—1945 гг. количество безвозвратных потерь (имея в виду сдавшихся в плен и дезертиров) являлось доказательством того, что советский народ преисполнился решимости отстоять свободу любимого СССР и ненависти к лютому врагу. Тут все гораздо проще — на уровне прикладной психологии. Дело втом, что из побеждающей армии по определению бегут меньше. С лета 1943-го РККА побеждала, поэтому и уменьшился (но не прекратился совсем) поток дезертиров и перебежчиков.

Предельно прост и ответ на вопрос «каким образом советскому командованию удавалось заставить бойцов лезть массой на пулеметы; гнать фактически на убой?

Действительно, кто же в трезвом рассудке полезет под град свинца, да еще будет повторять атаки раз за разом? Нет, не пламенными речами и даже не дулами чекистских пулеметов убеждал свою пехоту товарищ Сталин. А «наркомовскими 100 граммами».

Натрезвую голову под пулемет действительно никто не полезет, а если на не трезвую? Нормальному человеку трудно понять, что такое 100 грамм этилового спирта на пустой желудок. Инстинкт самосохранения притупляется напрочь, а в горячке и на ранение реакция не сразу проявляется. Это допинг. Даже не допинг — наркоз (кстати, стакан спирта зачастую вместо оного медики и использовали).

* * *

Советская пехота была вооружена и оснащена не так, чтобы очень. Всю войну она прошла с винтовкой Мосина, уступавшей маузеровскому карабину 98К. Автоматическая (АВ-36 Симонова) и самозарядная (СВТ Токарева)) винтовки в РККА не прижились.

Пистолеты-пулеметы Дегтярева (ППД) и Шпагина (ППШ) был не шибко удобны в ближнем бою (для которого предназначались) по той причине, что имели довольно приличный вес и не вполне приемлемую эргономику. Только к концу 1943 года появился неплохой пистолет-пулемет Судаева под новый патрон образца 1943 года (ППС).