Большая Охота Сумрака (СИ)

И вновь в памяти возник тот день, когда последний сын Броска, отринув гордость и стыд, разрыдался на плече тогда еще фактически едва знакомого ему собрата, а сын Грозы, поборов неприятие по отношению к другим самцам, позволил ему это сделать. Да не просто позволил, а, жутко вспоминать, обнял в ответ и просидел с ним так больше двух часов, пока обессиленного сородича не сморила тревожная, болезненная дремота. Все это время Сумрак ценой невероятных усилий подавлял в себе желание оттолкнуть Кошмара и скорее уйти, не оглядываясь. Однако причиной тому было отнюдь не презрение к несчастному. Сам по себе столь длительный, тесный и доверительный контакт обжигал столь же нестерпимо, как если бы Сумрак вздумал прижать к себе кусок раскаленного металла. Многие годы общаясь с другими воинами исключительно во время поединков, сын Грозы привык, что любые взаимодействия с ними либо причиняют боль ему, либо несут ее кому-то другому, а потому все происходящее было настолько чуждо и непонятно, что дрожь по хребту шла, и грива становилась дыбом. Как он это вынес, одним богам ведомо… И еще долго потом он чувствовал на своей коже колющие отголоски того вынужденного прикосновения, почему-то так нужного Кошмару, но с таким трудом давшегося ему самому. До сих пор неясно было, что именно помнил сам Кошмар и как к этому относился, в любом случае, повторения бы не хотелось. И совсем даже не из-за того единожды испытанного панического отторжения — просто ощущать так близко чужое отчаяние на поверку оказалось много, много хуже…

— Ты не пустое место, дружище, и ты не один, — мягко сказал сын Грозы.

— Услышь я это от кого-нибудь другого, решил бы, что надо мной смеются или просто хотят отвязаться, дабы не грузил своими проблемами, — печально проговорил Кошмар, — но тебе, брат, я верю. Спасибо… Ну, так, что же, помог тебе хоть в чем-то мой пример?

— Хотел бы сказать, что да, — вздохнул Сумрак, уже успевший малость забыть о том, с чего начался разговор, — но, боюсь, я так и не понял…

Внезапно Кошмарик по ту сторону динамика тихо рассмеялся.

— Помочь? — поинтересовался он.

— Хочешь сказать, что ты знаешь, чего я хочу, когда я даже сам того не знаю? — фыркнул недоверчиво сын Грозы, но, тем не менее, уселся поудобнее, будто заранее приготовившись услышать из пасти напарника некое потрясающее откровение.

— Знать наверняка я, конечно, не могу, — согласился Кошмар, — но предположить несложно. Каждый желает того, чего он лишен, иногда явно, иногда подсознательно. Так вот у тебя, друг мой, есть почти все для полного счастья, кроме одного: внутреннего покоя и согласия с самими собой. Ты цепляешься за кучу условностей, пытаешься уместить себя в общепринятые рамки, все время гонишься за какими-то несбыточными идеалами. Ты бы и рад получать удовольствие от жизни, но просто не умеешь этого делать, я прав?

Сумрак не ответил. Он долго молчал, пытаясь осмыслить сказанное напарником, но никак не мог решить, следует ему благодарить, возражать или обижаться. В итоге, его терзания был вынужден прервать тот, кто их же и породил.

— Не парься, — выдал Кошмарик свое коронное, — «Остров» расставит все по своим местам, я уверен.

— О чем ты? — наконец, подал голос Сумрак.

— Увидишь, — загадочно ответил Кошмар.

Золотой стоял к нему спиной, словно бы не замечая присутствия молодого самца, и что-то чертил на земле наконечником копья. Сумрак замер в двух шагах и теперь никак не решался заговорить первым и обратить на себя внимание. Ему было страшно интересно, что там рисует этот желтокожий, но приблизиться сын Грозы также не осмеливался.

Вдруг таинственный воин заговорил сам — все так же, не оборачиваясь и не отрываясь от своего занятия. Заговорил, и Сумрак оторопел от первых слов, а после… А после он едва удержался, чтобы не начать говорить с Золотым в унисон, повторяя знакомые с детства слова матушкиной любимой сказки.

— Вначале была только кромешная тьма, и жестокие твари скрывались в ней, пожирая друг друга и чиня Хаос. Однажды самая крупная и ненасытная тварь взяла верх над всеми остальными. Она хватала и проглатывала другие порождения мрака, раздуваясь и набирая силу. И вот стала она такой огромной и тяжелой, что уже едва таскала свое брюхо. Сделавшись неповоротливой, она не могла более промышлять себе пищу. Терзаемая голодом, начала тварь пожирать сама себя, пока не осталась от нее одна гигантская голова. Тогда раскрылась она, и явился из этой головы Черный Воин. Скрываясь во тьме, начал он свою Первую Охоту, истребляя тварей одну за другой, и не было у него иной цели и иного занятия.

Тут Золотой умолк и повернулся к сыну Грозы. И указал на законченный символ, веля подойти. Сумрак шагнул вперед, не смея ослушаться. То, что он узрел на рыхлой лесной почве, оказалось древним символом единства хаоса и порядка в виде двух взаимопроникающих языков пламени. Молодой самец перевел на старшего недоумевающий взгляд, и воин, словно бы, дожидаясь этого, закончил рассказ, но теперь Сумрак уже не узнавал слов, ибо матушка всегда говорила иначе…