Большая Ордынка

Началась Великая Отечественная война и надолго разлучила их с Катей. В те годы всем хватало горя, и Катя, всегда участливая к чужой беде, не была одинокой. О своих она ничего не знала. Только в самом конце войны получила письмо от сестры. Та сообщила, что наконец встретились с Николаем Петровичем. Остались они без крова. Получил он на фронте тяжелое ранение, вернулся к ней без руки.

Катя вся отдалась заботам о них. Опять собирались посылки.

Съездила она к ним и а Кубань и вернулась с новой заботой: решила строить им дом. Влезла в долги. Работала на двух работах. Все распродала, что имела. И помогла им купить домик в станице. Теперь каждую весну спешит Катя туда, как на праздник, работать в огороде, сажать, полоть.

На пенсию давно вышла, поседела. Даже зубы, прекрасные Катины зубы начали сдавать, то один сломается, то другой. Только сердце все молодое. Тащится на Кубань, навьюченная всем, что за зиму скопит и соберет. А возвращается какая-то просветленная.

Когда это случилось, нянчила Катя малыша в семье полковника, слабенький был ребенок, все простужался. А она в нем души не чаяла.

Получает она телеграмму от Николая Петровича: «Приезжай немедленно». Такие телеграммы к ней и до этого приходили. Получит, разволнуется, решит, что умирает сестра. Приезжает в станицу, узнает — радикулит. С домом, с садом не справляются. Подумала Катя, что и на этот раз так будет. Заказала она телефонный разговор, побоялась оставлять слабенького малыша на родителей. А Николай Петрович по телефону сообщает: сестра скончалась в больнице, сбила ее на шоссе грузовая машина у дома, суток не прожила.

Мигом Катя собралась, полковник билет достал. Обливаясь слезами, уехала она хоронить сестру.

Вернулась довольно быстро. Я увидела ее через несколько дней. Она показалась мне даже помолодевшей. Слова соболезнования приняла сдержанно, не плакала.

Я дивилась Катиному мудрому спокойствию. Думала, как просто отнеслась она к этой ужасной смерти. Хотя и заметила в ней какую-то затаенность.

Чтобы как-то ее поддержать, стала видеться чаще. Все Катины разговоры вертелись вокруг Николая Петровича.

— И как-то он там один теперь будет? И больной-то он уж очень, и безрукий.

— Ну, что вы так о нем печетесь? Долго не провдовеет. Тем более домик у него есть, — сказала ей и осеклась.

— Какой уж там домик, весь развалился. Да разве я против? Пусть! Мне ведь, чтоб ему было хорошо, — ответила она, как мне показалось, смущенно.

И тут меня осенило. Нет, не хочет Катя, чтобы его женили. Хочет взять на себя все заботы о нем.

Дни проходят. Неспокойна наша Катя. Как-то говорю ей:

— Вот вы все переживаете. А почему бы вам не взять Николая Петровича к себе в Москву? Что он там один будет делать? И вам легче будет.

— Я бы рада. Да как?.. Кто его пропишет в Москве?

— Запросто, — говорю. — Он вдовец, зарегистрируете с ним брак.

— Оно, конечно, так… — помолчав, говорит Катя. — Я и об этом уже много думала, и ему писала.

— Что же он?

— Он-то ничего, согласен. Пишет: как ты хочешь, так и будет.

— Так что же?

— Сны мне все снятся. Вижу я тут своего Ян Яновича. Грустный такой стоит, смотрит на меня. Слышу его голос: «А меня ты спросила?»

— Что за ерунда! При чем тут сон. Какие могут быть у вас сомнения? Не замуж же вы за него захотели? Доброе дело задумали.

— Так-то оно так. И сестра мне тут снилась. Встала в углу моей комнаты, руки в боки: «Ничего-то у тебя, говорит, не получится».

Я не знала, что ей ответить.

— Ну, подождите еще, подумайте. Конечно, никогда не нужно спешить.

— Что тут думать-то! Жаль мне его, пойми ты! Жаль…

Так вот оно что. Вот почему и помолодела, вот почему и светится вся. Это любовь!

Да, да — любовь. Была она подспудной, но с первого же его приезда в Москву. Катя, может, и сама не догадывалась о ней. Но все жертвы, этот рабский труд на них обоих. Нет, не мог он объясняться только родственными чувствами.

Что же, думаю, прекрасно. Значит, нет для любви возрастных границ. Вечно теплится она в женском сердце и только поджидает случая, чтоб разгореться.

Поздней осенью собралась Катя ехать к нему. Чувствую, волнуется, переживает свою поездку.

— Катенька, — говорю, — успокойтесь. Вы должны ехать с легкой душой.

Улыбнулась.

— Правду говоришь?

Смутилась, потупилась. И это в семьдесят пять. Чудеса!

Приходит от нее письмо. Пишет Катя, что встретил ее Николай Петрович на вокзале. Пока шли с ее вещичками к автобусу, он три раза останавливался, не хватало дыхания. Похудевший, больной. «Тут я твердо решила, что никогда его не оставлю. В дом зашли, заплакал: «Ты одна, говорит, меня пожалела». Посидели мы с ним, вспомнили нашу дорогую покойницу и стали обдумывать, как нам быть, как поступить. Пришли мы к решению домик продать и вместе вернуться в Москву. Я и сама понимаю, моя дорогая, что нельзя его одного оставлять. Совесть моя этого мне не позволит. Теперь будем искать покупателя».

В начале декабря привезла его Катя в Москву, все в тот же флигелечек, который уже много лет грозятся снести и все не сносят. Поселила она Николая Петровича все в той же своей комнатке.