Большая починка

Вот и теткин огород. Сразу за лесом. В огороде — баня. Лариса скрывается в ней, и, когда выходит обратно, ее не узнать. От Ларисы-партизанки следа не осталось. Все на ней, как на городской барышне — шляпка-чугунок вверх донышком, меховой жакетик, изящно облегающий тонкую талию, на ногах туфли-лодочки, лицо — румяный колобок в сахарной пудре, глаза и брови подчеркнуты черным, как самое главное.

Тетка, увидев Ларису, вскрикивает, и не понять, чего в этом крике больше страха или удивления?

Но вот Лариса достает партизанскую «липу» — справку, удостоверяющую, что Лариса служит у немцев, в самом городе Брянске, и страх бьет отбой, оставляя тетку Алевтину во власти удивления.

Придя в себя, тетка Алевтина догадливо и гадко усмехается: «Одна материя», — имея в виду себя и племянницу.

Через час Лариса знала все о теткиной торговлишке. И самое главное — в лавке у тетки ни крупицы соли. Всю ее ни с того ни с сего конфисковали фашисты. Ну да Лариса знала, «с чего»!

В тот же день по просьбе Ларисы тетка пристроила ее судомойкой в гарнизонную кухню. А еще через день, войдя в доверие к шеф-повару Карлу, большеголовому и тонконогому, похожему на глобус немцу, Лариса-партизанка отправилась с телегой в город за продуктами для полевой кухни.

Назад она не вернулась.

Возвращаясь из города, свернула в лес, переоделась в партизанское и стала набивать мешок солью.

Вдруг то ли сосна скрипнула, то ли кашлянул кто… Лариса насторожилась. Кашель повторился. Кашель, не скрип! Лариса выхватила гранату и спряталась за телегу. На поляну вышел Алеша-дурачок — большеногий, большерукий, сутулый как вопросительный знак.

Испуг сразу прошел. Деревенский дурачок Алеша не причинит ей зла. Он ее с пеленок знает. Сколько раз наведывался к отцу в сторожку.

Лариса вспомнила детскую игру: застать Алешу-дурачка врасплох в ту минуту, когда он не улыбается. Это никогда не удавалось. Алеша-дурачок улыбался даже во сне. Но сейчас Лариса посмотрела на дурачка и глазам своим не поверила: Алеша был серьезен. Да, полно, он ли это, Алеша-дурачок, по прозвищу «Алеша, улыбнись»? А если он, то почему не такой, каким бывает всегда?

— Алеша, — теряясь в догадках, позвала Лариса, — Алеша, улыбнись!

— Поумнел Алеша, — сказал вдруг Алеша, косо усмехнувшись в редкую с проседью бороденку.

Это было, как гром среди ясного неба, хотя, если честно, Лариса не раз слышала от отца, что Алеша-дурачок не так глуп, как хочет казаться и кажется другим.

— Форма существования, — смеялся отец.

Лариса встала.

— Ты чей, Алеша? — жалобно спросила она, сжимая гранату.

— Я наш, — сказал Алеша, — русский.

— Чего ты хочешь, Алеша? — спросила Лариса.

— Помочь, — сказал Алеша. — Ты оттуда, — кивнул он в глубь леса. — Там цинга. Без соли там смерть. А нам здесь смерть. Всем. За соль.

Лариса ужаснулась: да, смерть. Как только фашисты узнают о похищенной соли, они сожгут село, казнят жителей. Они давно грозились применить против партизан «секретное» оружие. Цинга — вот это оружие.

— Что же делать, Алеша? — с тоской спросила Лариса.

— Крах делать, — сказал Алеша, — катастрофу… крушение…

И он, как мог, объяснил Ларисе свой план.

Лариса берет соль и уходит к своим. А он, Алеша, едет в город. На спуске, там, где крутой поворот к мосту, лошадь понесет и со всей бакалеей свалится в воду. Уж он, Алеша, позаботится, чтобы она понесла. Так свистнет, так гаркнет, а нет, так и по-волчьи взвоет… (Лариса поежилась, вспомнив, как Алеша-дурачок, смеясь, подвывал волкам.) Немцы поищут Ларису и забудут: решат, что утонула или сбежала, боясь расправы.

На том и расстались. Алеша уехал, а Лариса ушла, изгибаясь под тяжестью мешка, равного ее собственному весу.

…Горин места себе не находил, ожидая возвращения Ларисы.

Раньше никогда никуда не вызывался первым, а тут в драку, никому не уступал и ночи напролет грелся у луны, подстерегал Ларису на дальних подступах к партизанскому лагерю.

Третья ночь. Луна в облаках, как масляное пятно. В лесу темно и сыро, как в старом погребе. И тихо. Все замерло. Спит до весны. Зверя и птицы тоже не слышно. Ушли от войны.

Вдруг то ли почудилось, то ли в самом деле — тихий, долгий носовой свист. Дышит кто-то. Сладко посапывает во сне.

Горин включил потайной фонарик, пошарил лучом и чуть с ума не сошел. Под елью, растопырившей ветки-крылья, уронив голову на мешок, дремала Лариса!..

Горин вздохнул и надолго замолчал.

— А потом, — выждав паузу, спросил я, — что было потом?

— Потом был бой, — сказал Горин. — А так как «секретное» оружие не сработало, мы, набравшись сил, — спасибо Ларисиной соли — выбрались из окружения и сменили лагерь.

— А порошок этот? — спросил я. — Именной, с солью?

— Невостребованная порция, — сказал Горин. — В штабе хранилась. Думали, что вернусь. А я вот, нет, не вернулся. Пошел в Брянск на связь, нарвался на засаду и…

— Дедушка ранен был, — сказал пестрый мальчик. — У него одна нога чужая.

— А Лариса? — спросил я, — вы ее… потом…

Горин виновато посмотрел на меня.

— Пытался, — сказал он, — но, нет. Думал, что вы… Ее ведь тогда за соль… орденом.

— Каким? — вскрикнул я.