Большая починка

Лира, чтобы доказать свою власть над вещью, мог поступить по обычаю, причинить себе какой-нибудь небольшой материальный ущерб: если фуражка — хлопнуть о мостовую, куртка — вывалять в пыли, сапоги — окунуть в грязь, — мол, моя вещь, что Хочу, то с ней и делаю. Так до него поступали все поколения уличных мальчишек.

Лира сделал по-другому. Он снял сапоги и кинул спорщику — носи. Спорщик опешил, а потом, чтобы проучить гордеца, взял сапоги и отнес домой. Одумается Лира и через час придет с поклоном: верни, мол. Не придет — мать к вечеру прибежит. А нет, так через день сам пекарь Мацук пожалует. Но, странное дело, ни через час, ни к вечеру, ни через день никто за сапогами не пришел. Тогда спорщик сам понес их в дом Мацуков. Но ему даже не открыли: какие такие сапоги? Знать не знаем…

— Лира где?

На крыльцо, печатая мучные следы, белый, как Дед-Мороз, вышел пекарь Мацук.

— В свое время явится, — сказал он и, зевнув, перекрестил рот. На сапоги он даже не посмотрел.

Дня три ждали ребята. На четвертый дождались. Лира вышел. Но это был уже не тот Лира, краснощекий добряк с булками, которые, бывало, торчали у него из всех карманов. Стоило друзьям потрясти его, и булки, на радость голодной улице, сыпались из многочисленных карманов сына пекаря, как груши с дерева… Лиру будто подменили. Если он лакомился теперь чем-нибудь, то украдкой, когда поблизости никого не было: вдруг еще попросят. Если звали поиграть в ножички, не шел. Знал, перочинных ни у кого нет, а свой давать жалел.

Что же случилось с Лирой?

Его не били, нет, когда узнали историю с сапогами. Его как путевого напоили чаем с пирогами и уложили спать. А утром Лира проснулся гол как сокол, на голом матраце под какой-то рогожкой. Ни ночной рубашки на нем, ни кальсон. Хватился штанов, нет и штанов. Лира позвал:

— Ма…

Явилась «ма» в каком-то странном рубище и горестно вздохнула: по миру, видно, идти придется, отец имущество бедным раздает. Его, Лирино, имущество уже все до ниточки раздал…

Лира вскочил, в чем был, и тут же, устыдившись самого себя, снова спрятался под рогожку. Так, ни жив ни мертв, со страхом прислушиваясь к тишине за стеной, провел он под одеялом два дня, не помня, что пил, что ел. На третий, проснувшись утром, глазам своим не поверил: перед кроватью, голенища набок, как два подгулявших молодца, стояла хромовая пара, другая пара, костюмная, висела на спинке венского стула. Здесь же лежало белье. Вошла мать.

— Не стал батя имущества раздавать, — сказала она и перекрестилась. Помолчав, добавила: — Для кого, говорит, наживал, тот пусть и распоряжается.

Сунула Лире ключи от сундуков и ушла, поджав губы. Лира оделся и пошел к родителям просить прощения. В тот же день он вышел на улицу. Но это уже был не тот краснощекий добряк, каким он казался раньше…

Прошел нэп — новая экономическая политика, которая очень нужна была большевикам, чтобы собраться с силами и повести наступление на капиталистические элементы города и деревни. У Мацука-папы, «кормившего» улицу сдобными булками, появился соперник — кооператив. Частник не выдержал конкуренции и разорился: товар в кооперативе был лучше и дешевле. Мацук-сын одел что попроще и отправился на биржу труда. Семейная наука пошла впрок. Сын-Мацук стал пекарем на фабрике-кухне и долгие годы, мирные и военные, держался этого сытного места. Когда хлеба в стране прибавилось и он перестал приносить левые доходы — на грош продашь, на рубль страху натерпишься! — Мацук переменил профессию. Он стал заведующим палаткой утильсырья. Место понравилось Мацуку. Никогда еще не было у него столько «работников»: стариков, старушек, домашних хозяек, детей. Как муравьи, санитары леса, сновали они по Зарецку и тащили в Мацуков «муравейник» все, что отслужило свой век: старые галоши, головки от сапог, покрышки от велосипедов, дырявые мячи, худые валенки, флаконы, пузырьки, бутылки…

Мацук сам назначал цену, и, хотя давал мало, гроши, никто не обижался: старье, которое они сбывали Мацуку, слова доброго не стоило, не то что денег. Хватит старым на табак, малым на мороженое, хозяйкам на спички, ну и ладно. Мацук с того бросового товара не разживется. Много они понимали в Мацуковом деле! То же старье, сданное оптом государству, приносило Мацуку немалый доход. Во всяком случае, на другой год после прихода Мацука в палатку он уже был владельцем «Москвича».

Саша Павлов был одним из клиентов Мацука. В его «муравейник» он попал так. У них в доме прохудился цинковый таз, и мама велела снести его на мусорную свалку. Саша поморщился: таскать мусор на свалку было привилегией женщин.

— Почему я, а не Ленка? — надулся он, имея в виду младшую сестру.

— Потому, что ты мужчина, — сказала мама.

— А мужчины мусор не выносят, — уцепился за «мужчин» Саша. — Ты когда-нибудь видела?

— К сожалению, нет, — сказала мама, сверкнув глазами. — Но таз — не мусор. Таз — тяжесть. А женщин с бляхами носильщиков я пока что не встречала.