Большая починка

— Пустяки, — отмахнулся Мацук, — потом заполню.

Потом так потом, Саше какое дело. Взял деньги и пошел, но Мацук вернул его и протянул еще пятерку.

— А это за что? — удивился Саша Павлов.

— Комиссионные, — уронил Мацук, — в личное ваше распоряжение.

Саше польстило, что его назвали на «вы». Вежливость старшего требовала ответной вежливости, и Саша вдруг, неожиданно для себя, отвесил Мацуку церемонный поклон. Мацук криво улыбнулся и небрежно кивнул. Саша как пуля вылетел из палатки, чертыхаясь и кляня себя за дурацкий поклон. Ему было так стыдно, что хотелось немедленно забыть о случившемся и никогда, никогда не помнить. Но странная вещь память. Ее просишь, умоляешь вычеркнуть то, что было, а она, как в кино, когда лента рвется, показывает и показывает то, что силишься забыть. Вот когда Саша Павлов впервые понял: ничто так жестоко не казнит человека, как его собственная память. Уж и родные и друзья забыли о твоем поступке, а ты все помнишь и страдаешь от того, что сделал.

По дороге в штаб зоны Саша Павлов завернул домой, взял тачку и покатил с ней на базар. Купил пять арбузов и повез в штаб. Там его уже ждали Воронок, Мишка-толстый, Генка Юровец, вожатый Долгий. Открылась дверь, и в комнату, один за другим, вкатились пять арбузов. Шестым вкатился сам Саша.

— А рюкзаки где? — спросил Воронок.

— Рюкзаки потом, — сказал Саша Павлов, — сперва угощение.

— На свои купил? — почему-то насторожился Мишка-толстый.

— Где там, — отмахнулся Саша, и лицо у него расцвело, — на комиссионные!

— Чего-чего? — удивился Воронок.

— На ко-мис-си-он-ные, — раздельно произнес он. — Мацук пять рублей дал. Дополнительно к оплате. В личное мое распоряжение. Вот я…

Саша Павлов осекся. Ребята и вожатый Долгий сидели нахмурясь, не глядя в его сторону.

— Вот я… — Саша Павлов, как на стрельбище, все жал и жал на курок, а ружье не стреляло. — Вот я…

— Не вижу, — сказал Долгий.

— Кого… не видите? — опешил Саша.

— Тебя не вижу.

— А кого же?

— Кого вижу? — подхватил Долгий. — Маклера. Не знаешь, кто такой? У нас нет. Теперь только там, — кивнул он на запад географической карты, висевшей в штабе. — У одного возьмет, другому продаст, комиссионные в карман положит.

— Я в карман ничего не клал, — обиделся Саша Павлов и кивнул на арбузы, — я для всех.

— Не надо нам твоих арбузов, — сказал Мишка-толстый.

— Нам рюкзаки нужны, — сказал Генка Юровец.

— Рюкзаки вот, — сказал Саша Павлов, протягивая Воронку деньги. — Здесь тридцать…

Он все еще надеялся, что Воронок денег не возьмет и покупка рюкзаков останется за ним.

Но Воронок деньги взял и протянул Генке Юровцу. Тот понимающе кивнул головой.

— А это куда? — спросил Мишка-толстый, пнув арбуз ногой.

— Кто насорил, тот пусть и уберет за собой, — сказал Долгий. — Пошли, ребята.

И они ушли, оставив Сашу Павлова наедине с арбузами. Саша Павлов тоже хотел уйти, и тогда пусть они, проклятые арбузы, остаются наедине сами с собой, но не посмел этого сделать. Оставь он здесь это «вещественное доказательство» своего позора, и сегодня же сюда начнется паломничество всей зоны. Нет уж, прав Долгий: умел насорить, умей и убрать за собой.

Саша Павлов погрузил арбузы на тачку и повез их, сам не зная куда. И вдруг поймал себя на мысли, что везет на Снежку. Странно, когда грузил, он даже не думал, куда повезет. А когда повез, понял: на Снежку. Как будто в Саше жил какой-то другой человек, который распоряжался его поступками. Вот и Снежка. На берегу — никого. Вкусно, как чаем, пахнет кошеной травой. Ветерок набегает на воду, и та, ленивая, едва-едва шевелит волной. Покой и тишина. К черту покой и тишину, когда в душе у Саши Павлова буря! Он хватает один арбуз и швыряет в воду. Хватает другой и туда же. Третий, четвертый, пятый… Унеси, Снежка, с глаз долой лысых чертей. Спасибо, Снежка, до свидания…

И Саша Павлов налегке покатил тачку обратно, не подозревая, какой позор ждет его впереди.

Узнав о продаже металлического лома, классный руководитель Валентина Ивановна Устименко ужаснулась. Не тому ужаснулась, что «лом» был продан, а тому, что его продажа была поручена детям. Это Валентина Ивановна считала крайне антипедагогичным. Дети в роли продавцов — ужас! Дети, получающие из рук в руки деньги… Да от денег одно зло. Как только вожатый Долгий мог?.. Деньги в руках детей были для Устименко олицетворением всего плохого. Дети могли их утаить, а потом… Вот именно утаить. Эта мысль, засев в голове Устименко, весь день не давала ей покоя, а вечером привела в палатку Мацука.

Со взрослыми Мацук был почтительнее, смотрел в глаза, а не поверх головы, как при детях.

— Мой ученик Александр Павлов, — сухо сказала классный руководитель Устименко, — доставил вам лом цветных металлов. Мне бы хотелось узнать, сколько он… сколько он…