Большая починка

Егор Егорович не выдержал. Громыхнул по столу гильзой от снаряда — от гильзы-пепельницы гул, как от колокола, — и в воцарившейся тишине повел допрос. Суматоха в карман за словом не лезла, и вскоре, отсеяв шелуху от семян, удалось выяснить следующее. На Зарецком кладбище, в дни, когда Суматоха под столом пешком гуляла, была похоронена божья угодница святая карлица Серафима. Откуда ей, Суматохе, известно, что карлица была святой? А как же, в святую землю ходила, гробу господнему кланялась. У барыни, княгини Галицкой, на руках преставилась. И знаменье было, как преставилась. Галицкая собака сдохла. А все знали, карлица собаку без ума любила. Стало быть, карлица ушла и собаку за собой на тот свет поманила. Ладно, не в собаке дело, а в карлице. Со дня, как похоронили ее, больше чем полвека минуло. Как раз тот срок, чтобы святой усопшей знак подать. Вот он, этот знак — фотография. Она, Суматоха, фотографию эту запечатанной в конверте под могильный камень сунула, а достала распечатанной. И теперь от имени общества молящихся требует ни много ни мало — вскрытия мощей святой карлицы для всеобщего обозрения, поклонения и чудоявления…

Егор Егорович, как мог, разъяснил Суматохе, что затея эта пустая, ненужная, содействовать ей он не будет и пусть лучше Суматоха занимается своим прямым делом: сушит и продает семечки. Они у нее, слышно, идут нарасхват, так что даже фининспектор интересовался, не обременяют ли Суматоху доходы и не хочет ли она поделиться ими с государством. Но даже эта, страшная во всякое другое время угроза не подействовала на Суматоху и не заставила ее стушеваться. Она стояла на своем: требовала вскрытия мощей, а в случае отказа грозила пожаловаться в высшие сферы, подразумевая в данном случае отнюдь не небесные, а вполне земные учреждения.

Егор Егорович тогда нелегко от нее отделался. И вплоть до сегодняшнего дня Суматоха не выходила у него из головы. Князь Алексей Галицкий и княжеская приживалка, карлица Серафима… Ему ли было не знать о них? Он тогда комиссар, учредитель Советской власти в Зарецке. Князь еще князь, но уже без чинов, без земли и обреченно ждет заключительного акта трагедии. И вот каким представляется комиссару Сергееву этот акт.

Явление последнее

Гостиная во дворе князя Галицкого. Князь Галицкий и красные матросы революции. (Входят.)

1-й матрос. Гражданин Галицкий?

Галицкий. Князь Галицкий.

2-й матрос. Для кого князь, а для нас грязь.

1-й матрос (второму). Остынь. (Князю.) Гражданин князь Галицкий, именем революции ваше имение конфискуется. Прошу сдать драгоценности.

Галицкий. Дворецкий (входит на зов). Ключи господам матросам.

2-й матрос (зло). Мы тебе не господа.

Галицкий. Господа, товарищи матросы, теперь господа. Честь имею (уходит).

2-й матрос. Куда его теперь, а?

1-й матрос. Известно куда, трудфронт. Кто не работает, тот не ест.

…Такой рисовалась комиссару Сергееву встреча с князем Галицким. Не такой вышла. Не заячий хвост, а волчий клык показал им князь.

— Именем революции, — сказал ему Сергеев, — ваше имение конфискуется. Прошу сдать драгоценности.

Князь ухом не повел. Будто не слышал. Сергеев сказал громче:

— Именем революции…

Как горохом об стенку. Ну, если кто родного, русского, не понимал, у революции был другой язык. Сергеев вынул парабеллум и погрозил князю. В иных случаях это помогало. На этот раз осечка. Князь, офицерская косточка, глазом не моргнул. Нет, моргнул, прищурился в усмешке и сказал что-то в нос.

Лакей перевел:

— Его светлость русского не понимают… Его светлость желают изъясняться только по-французски…

Сергеев, не глядя на князя, утопил парабеллум в деревянной кобуре. Боялся, не сдержит себя, пошлет князя в расход, а трибунал — его самого, за самоуправство, туда же. Сказал лакею:

— Ладно. Передай князю… его светлости… Добром не отдаст, силой возьмем. А самого — к господу богу… По-французски изъясняться.

Лакей, побледнев, перевел. Князь дернул носом. Как будто понюхал скверного. Но и только.

Весь дом они тогда обыскали. Ничего не нашли. Может, ничего и не было: прокутил князь, в карты проиграл, в банк заложил? Нет, было. Слуги сами видели: золото, серебро и то, чему цены баснословные, — жемчуг, алмазы… Князь не успел вывезти. Куда же дел тогда? Князь сам ответил на этот вопрос. Сказал что-то в нос и велел лакею перевести. Лакей — вот, черт, как же его звали? — посмотрел на матросов и затрясся.

— Не… не… не смею…

— Что не смеешь? — уставился на него комиссар.

— Перевести не смею.

— Что перевести? — мрачно смотрел комиссар.

— Слова эти, — лакей затравленно глянул на князя.

— Ну? — крикнул комиссар.

Лакей рухнул на колени. Половицы жалобно застонали.

— Я сам, — сказал князь по-русски. — Я сам скажу, где мои драгоценности.

— Где? — обернулся Сергеев.

— У собаки под хвостом! — крикнул князь и, довольный выходкой, захохотал.

— В трибунал, — приказал Сергеев.