Большая семья

Недочет терпеливо ждал. Он встретился взглядом с озорными глазами Евдокии, погрозил ей пальцем. Евдокия вскинула голову, подбоченилась, желая этим выразить, что принимает вызов.

Постепенно людской говор улегся, и снова стал слышен тихий шопот речных волн.

— Теперь же — семена, товарищи, — снова заговорил Недочет. — Прямо сказать — тут наше дело совсем никуда. Ни одной щепотки. Вся надежда на государство.

— А государство, как думаешь, поможет? — спросил Терентий Толкунов.

— Конечно, поможет, — твердо ответил Недочет. — Государство — оно же наше, советское, и мы для государства — не пасынки. Председатель в район поехал, обо всем там доложит…

— Вот болтают — семена! — опять вмешалась Евдокия Быланина. — А на чем пахать — никто не скажет. А ну-ка, ответь, Иван Иваныч, как землю обрабатывать будем? Меня запряжешь, что ли, ежели своей старухи нет?

— Верно, Дуняша, тебя запрягу, — обозлился Недочет. — И сам впрягусь, хоть уж стар… Лопатами копать будем, граждане. Вот этими руками крестьянскими поднимать будем! Правильно говорю, товарищи?

Со всех сторон раздались дружные одобрительные возгласы:

— Правильно, Иван Иваныч!

— Вскопаем! День и ночь работать будем!

— Нас не тем стращали, да мы не испугались!

Евдокия переждала, пока угомонилось собрание, и спокойно заметила:

— Вот ведь орете, глотки дерете, а я совсем не к тому говорила. Что ж, думаете, я боюсь работы? А ну, выходи первый, кто хочет потягаться. Что притихли, как лягушки на морозе? То-то же!.. Лучше бы спросили, а где наши кони? Где наши коровы? Что ж молчишь, товарищ Недочет? Или язык проглотил?

— Ты же знаешь, за лошадьми председатель погонщиков услал, — терпеливо ответил Недочет. — Гришунин поехал, Матвей Сидорыч, с ребятами. Это ж всем известно…

— Когда поехал? Три дня назад? А когда приплетутся? К концу посевной? А коровы где? За коровами послали?

— Нет еще.

— А когда пошлют?

— Когда, когда! — рассвирепел Недочет. — Что ты ко мне пристала? Откуда мне знать? Я не полномочный на такие вопросы отвечать.

— А-а!.. — насмешливо воскликнула Евдокия. — Неполномочный, а доклады строишь? Этак и я вот выйду перед народом и скажу: смотрите, какая я пригожая…

— Хватит тебе, куделя, — обратилась к Евдокии Прасковья Григорьевна. — Послушай, что люди скажут. А свой язык побереги: может, двор подметать придется.

Евдокия опешила. Никогда еще свекровь так с ней не обращалась. Евдокия готова была кошкой кинуться на старуху — сказать что-нибудь обидное, но бабы поддержали Прасковью Григорьевну:

— Что, в самом деле, пристала?

— Дай другим слово сказать!

— Только себя умницей считает, а других ни во что не ставит!

Как ни храбра была Евдокия Быланина, но и она отступила — опустилась на траву и сквозь стиснутые зубы чуть слышно прошептала:

— Дьявол с вами, кудахтайте, куры мокрохвостые!

Недочет торжествовал. Он с важностью подкрутил усы, поднял руку, призывая к порядку.

— Я думаю, товарищи, — сказал Недочет, — в нашем деле должна быть дисциплина. А то как же? Один должен уважать всех, а все — одного. Такое наше колхозное правило.

— Верно! — хором ответило несколько голосов.

Евдокия понимала, в чей огород старик запустил камешек, и решила подождать подходящего случая.

Недочет заговорил о хлебе. Хлеб у многих колхозников кончился. А кое у кого еще есть. Как быть? Помочь надо — на то и колхоз. Общими усилиями, возможно, и удастся до урожая дотянуть. Иного выхода нет.

— Вот что я хотел вам сказать, дорогие товарищи! — поклонился старик колхозникам. — Как хотите, так решайте. Что до меня, то я, старый человек, советую вам собрать кто что имеет в одну кучу. Под расписку. А после уборки каждому расчет будет учинен.

— А где взять-то это самое «кто что»? — поднялась Евдокия Быланина, но на нее никто не обратил внимания.

«Скажи на милость, какая неугомонная баба! — с укором подумал Недочет. — Сколько раз ей попадало, а все такая же неукротимая…»

С места поднялась Прасковья Григорьевна.

— Есть у нас мешок пшеницы и полмешка проса, — сказала она. — По осени спрятали. Возьми, Иван Иваныч, все возьми в колхоз. И распоряжайся, как знаешь, лишь бы люди не страдали.

Евдокия смотрела на свекровь так, что казалось, глаза ее вот-вот выскочат из орбит. С чего это свекрови вдруг вздумалось единолично распоряжаться их общим добром? Почему бы ей не посоветоваться со снохой?

Но Прасковья Григорьевна даже не глянула в сторону Евдокии. Она опустилась на траву, поправила на голове серенький ситцевый платок.

— Спасибо тебе, Прасковья Григорьевна, — сказал Недочет и обратился к Куторге: — Демьян Харитоныч, возьми бумажку и запиши: Быланина — мешок пшеницы и полмешка проса.

Люди молчали. Они видели, как Куторга поднялся из задних рядов, неторопливо пробрался к Недочету, сел подле него и раскрыл тетрадку. Люди упорно молчали.