Большая семья

Для Недочета это молчание было тягостным. Многое вспомнилось… Крестьянские бунты против царского режима и пожар имения помещика Розинкина; революция и комитеты бедноты; бурные годы коллективизации и жестокая, беспощадная борьба с кулачеством; расцвет колхозов, счастливая жизнь, прерванная войной с ненавистными фашистами. Неужели свое собственное, единоличное все так же цепкими руками держит душу человека? Нет, нет! Этого не может быть. Ведь не только за себя, а за всех, за родину, за отечество, за государство шли они в бой. Разве матери, посылая сыновей на войну, не требовали от них быть преданными родине и храбрыми в бою с врагом?

— Что же вы молчите? — вдруг прервал тишину звонкий и чуть насмешливый голос Евдокии. — Или вас хватает только на пустые разговоры?.. — Она смотрела на людей с нескрываемой насмешкой, и каждый старался отвести глаза. Евдокия злилась оттого, что свекровь обошла ее. Теперь она считала себя вправе не просить, а настойчиво требовать. И пусть только кто-нибудь попробует уклониться. Она вывернет их души наизнанку и покажет, сколько еще там плесени. — Ну что ж вы?… Орали, как оголтелые, а теперь в кусты? Вы бы вон в речку ныряли — там совсем не видно. А то из кустов хвосты торчат… Эх вы, бессовестные!.. А еще колхозниками называетесь!.. Ну, хотя бы ты, Марья Акимовна. У тебя на огороде кукурузы было пропасть, как камыш, в рост Антона Рубибея. Ты что такая несмелая? Или тебе только пустых мешков не жалко?

«Так, так их, Евдокия Захаровна! — радостно думал Недочет, не удивляясь тому, что Евдокия так скоро переметнулась на его сторону. — Распотроши их душу, разогрей сердце…»

— Запиши, Демьян Харитоныч, — со вздохом обратилась Марья Акимовна к счетоводу, — мешок кукурузы. На семена берегла…

— А еще кто смелый? — командовала Евдокия, как будто не Недочет, а она была руководителем собрания. — Ну, у кого поджилки не трясутся? Подходи записывайся, пока не поздно!

Поднялся кузнец.

— Два мешка пшеницы.

— Чай, у нас один только… — возразила Дарья Филимоновна.

— Два, — сказал кузнец.

— Ох, что-то я уже запамятовала, — простонала Дарья Филимоновна.

Слова ее потонули в дружном смехе. Жена кузнеца слыла скупой хозяйкой. Всем понравился ее упрек собственной памяти.

Смех разрядил напряжение. За кузнецом поднялась Анна Сергеевна Обухова. Она тщательно вытерла рот ладонью и попросила записать мешок кукурузы и меру пшена. За ней Терентий Толкунов отдал колхозу свои скудные запасы.

«Слава богу, лед тронулся!» — подумал Недочет и снова встретился взглядом с озорными глазами Евдокии Быланиной.

Она одно мгновенье ласково смотрела на старика. Но вдруг ее лицо снова приняло суровое, почти враждебное выражение.

— А ты что там прячешься? — крикнула она, приподнимаясь. — Настя, тебе говорю.

Из-за спины деда Макара выглянуло круглое, розовое лицо Насти Огарковой.

— Ты что хоронишься? — строго допрашивала Евдокия. — Или мы не знаем, что у тебя есть? Мало ты у немцев хлеба натаскала? Горсточкой да горсточкой, да так, смотри, и пудов двадцать…

— Что ты — двадцать! — взмолилась Настя. — И пяти не будет. Разве в гамане много унесешь?

— В гамане да в кармане — и полон закром в чулане, — скороговоркой проговорила Евдокия. — Сколько даешь?

Настя записала два мешка пшеницы и мешок проса. Она поклялась, что это все ее богатство, но ей мало кто поверил. Демьян Куторга записал пять пудов пшеницы и три пуда проса. Он назвал эти цифры громко, с явным желанием, чтобы все слышали. Ответом была хлесткая реплика, брошенная от реки, где уже сумерки скрывали лица:

— Немало весят немецкие трудодни!

Смех вспыхнул, как сухой порох на огне. Ульяну эти слова и дружный смех тяжелым камнем придавили к земле. Она взглянула на побелевшее лицо мужа: долго еще придется ему сносить насмешки.

Собрание закончилось поздно ночью. Последними уходили Недочет и Терентий Толкунов.

— Вот что, Терентий Данилыч, — сказал Недочет. — Завтра приступай амбар строить. Ребят отбери хороших. Топоры и пилы попросишь у людей — список у Куторги.

— А лес?

— Лес — в лесу, Терентий Данилыч.

— А без разрешения можно? Лес-то казенный, Иван Иваныч?

Недочет и сам это хорошо знал, но он был уверен, что государство не откажет колхозу в помощи. И потому старик не видел ничего дурного в том, чтобы сейчас же свалить десятка два дубков.

— Пускай так, — согласился Терентий. — А на чем возить будем? До лесу-то, поди, три километра будет.

Недочет задумался.

— Это загадка… — проговорил он и взял плотника за рукав. — А ну, Тереша, пойдем к Степанычу… Вместе потолкуем.

Они свернули к куреню кузнеца и, подойдя ближе, услышали ворчливый голос Дарьи Филимоновны, распекавшей мужа за то, что он, простофиля, ни зерна себе не оставил.

Недочет и Терентий Толкунов сделали вид, что ничего не слышали.

— Петр Степаныч, — обратился старик к кузнецу, — мы к тебе вот с каким делом. Надобно амбар строить — зерно хранить негде. Дубки возьмем в Казенном лесу — государство все одно выделит нам делянку на восстановление. Крышу соберем из кусков железа, что от пожара осталось. Хватит?

— Хватит, — ответил кузнец.

— Вот так… Что ж еще?