Большая семья

Из тумбочки достал бумажку, быстро написал несколько строк, поправил ремень, повернулся на каблуках и увлек меня за собой. По лестнице и коридору шло много ребят, оживленно разговаривая. С верхнего этажа шли девочки, поправляя прически и

прихорашиваясь. Не упуская командира, в густом потоке шел и я. В зале Громкого клуба я

снова увидел Антона Семеновича. Он стоял левее входной двери, а напротив него в одну

линию выстраивались подтянутые мальчики и девочки.

Закрылась дверь за последним вошедшим. Стало тихо. Раздался голос дежурного:

— К рапортам, встать — смирно!

Начали сдавать рапорта.

— В первом отряде все хорошо, — с поднятой рукой отчеканил высокий белобрысый

парень. — Командир отряда Певень.

— Есть! — ответил Антон Семенович, поднимая правде руку с плотно сомкнутыми

пальцами, а левой принимая письменный рапорт.

— Во втором отряде все хорошо. Командир отряда Фомичев.

— Есть!

— В третьем отряде все хорошо, за исключением: Тетерятченко плохо убрал спальню.

Командир Никитин.

— Есть.

Командир четвертого отряда доложил, что Локтюхов опоздал в столовую, а командир

пятого — что в пошивочном цехе не хватило ниток, был простой. Алексей Землянский

информировал о том, что принят новый воспитанник, и назвал мою фамилию. Рапортовала

девочка с красным крестом на белой нарукавной повязке — чистенькая, в кудряшках медно-

красного цвета, с очень звонким голоском:

— На утренней поверке обнаружена пыль за картиной. В девятом отряде

Тетерятченко неряшливо одет, дежурные по столовой задержали уборку, заведующий

столовой Русаков пререкался.

Заключительный рапорт дежурного по коммуне:

— Товарищ начальник коммуны! День прошел благополучно. Все здоровы.

Коммунары-горьковцы Глупов, Теренина, Ледак зачислены в высшие учебные заведения; Турянчик — в Харьковскую консерваторию.

— Есть!

После команды «вольно» все усаживались на места. Дежурный за председательским

столиком. Антон Семенович в зале среди коммунаров.

— Общее собрание объявляю открытым, — провозгласил Анисимов. —

Тетерятченко, выходи на середину!

Из задних рядов стал пробираться долговязый пацан, задевая стулья и сидящих.

— Ой, горе! — выпалила беленькая девочка так, чтобы слышали все.

— Доки мы будэмо з ным панькатыся! — басок со сцены.

Тетерятченко вышел на середину зала, было видно, что с «серединой» он давно

освоился, всем надоел своими постоянными грехами. Блуждающим взглядом усталого

человека окинул собрание и не увидел сочувствия. Складки его рубахи съехали набок,

– 6 –

портупея сползла с плеча, левая гамаша ниже правой, из кармана штанов свисает носовой

платок.

— Объясни, почему плохо убрал спальню?

— Я убрал хорошо, все видели...

— Значит, в рапорте командира вранье?

Тетерятченко переступал с ноги на ногу.

— Товарищ Никитин, в чем дело?

Никитин встал. Худощавый, высокий, на лице веснушки.

— В общем-то убрал, а на плафоне пыль. Он такой: одно стекло трет до дыр, а

другого не заметит, вроде как спит. Предлагаю перевести в воспитанники и надеть спецовку!

— Можно? — нервно подхватился Землянский. — У Никитина один такой, а у меня

двенадцать. Так что его — ко мне, а Сеньке подавай чистюлек?

В зале оживление. В первом ряду торчит подмятая рука.

—Говори, Петька!

— Не Петька, а товарищ Петр Романов, — поправил председателя очередной оратор.

— Выходит, Тетерятченко зря харчи переводит, только книжки читает без пользы? Возьмем

его в наш, в одиннадцатый. Мы его утюжком прогладим.

Тетерятченко передернул скособоченными плечами, будто почувствовал

прикосновение горячего утюга. Это движение вызвало смех.

— Можно мне? — голос Антона Семеновича. — Не вижу причины для смеха. Ясно, что нашего товарища нужно выправлять не утюгом, а физкультурой. И не спихивать на

другие плечи. Это манера кукушек — подбрасывать свое потомство в чужие гнезда!

В конце концов парнишка получил два наряда внеочередной уборки нижнего

коридора и решение собрания принял безропотно.

Прозвучал сигнал «Спать пора!» — спокойный, немного тягучий, умиротворяющий.

В спальне ребята разбирали постели, готовясь ко сну. Это мои новые товарищи. Как они

примут?

— Ваньки-турки, — голос Алексея, — принимайте новенького.

— Ладно, пусть живет, — за всех авторитетно заключил Петька Романов. Остальные

по-разному ощупали взглядами, восклицаний и восторгов не было.

В проходе между койками появился Сережка, тот самый, который час назад, на

рапортах, придрался ко мне. Было так: когда командиры поочередно заканчивали рапорт, все

в зале салютовали поднятыми руками. Все, кроме меня: я боялся показаться выскочкой. И

вдруг толчок в спину. Оглянулся — злые глаза, шепот сквозь зубы:

— Чего не салютуешь, грак?

Кто-то одернул:

— Перестань, Сережка, Антон смотрит...

И вот теперь этот Сережка пер на меня с угрожающим видом:

— Ты, каношка, — презрительно улыбаясь, процедил он, — будешь еще куражиться?