Большая скука

– Вы как-то мне сказали, что из меня мог бы выйти неплохой социолог. Но, повторяю, я родился не социологом и не богачом. Оказавшись на положении уличного бездельника, я имел достаточно времени, чтобы изучить наше процветающее общество с заднего двора… Кем я мог стать? Слугой, лифтером или в лучшем случае мелким гангстером, если бы не вмешался мой дядя и не позаботился об отпрыске своего покойного брата. Но мой дядя, заметьте это, руководствовался не филантропией и не родственными чувствами, а простым желанием иметь в моем лице наследника, кому можно было бы завещать свои миллионы. Правда, прежде чем вспомнить обо мне, он предпринял другой ход – женился в старости на молодой красотке в надежде, что она родит ему ребенка. Но ребенка она ему не родила, а, после того как вытрясла из него немало денег, потребовала развода и содержания. При этом она ссылалась на железный довод: супруг – импотент. Вот тогда-то дядюшка и вспомнил обо мне; но не подумайте, что после этого я катался как сыр в масле. Это был ужасно прижимистый и тираничный старик, считал каждый грош, расходуемый на мое содержание, и стремился во что бы то ни стало сделать из меня финансиста, с тем чтобы впоследствии я принял на себя руководство его собственным банком.

«Не говори мне о банках, Уильям, – предупреждаю я мысленно. – Не береди душу».

Сеймур пристраивает в углу рта сигарету, пускает в ход зажигалку и выбрасывает на аллею свои длинные ноги. Недостает только стола, чтобы положить на него ноги.

– Так что мне пришлось поступить на финансовый факультет. К счастью, вскоре мой дедушка, не оправившись после сердечного удара, отошел в мир иной. Воспользовавшись этим, я переметнулся на социологию. Честно говоря, никакой тяги к социологии я не испытывал. Меня покорило красноречие мистера… назовем его мистер Дэвис, который был профессором истории социологии. Этот мистер… Дэвис слыл настоящим светилом мысли…

– К какой же школе он принадлежал?

– К вашей. Да, да, именно к вашей. Разумеется, он был достаточно осторожен и в своих лекциях не переступал границ дозволенного, зато, когда мы собирались у него дома, он говорил как убежденный марксист и излагал нам принципы исторического материализма. Чудесная школа для дебютанта, не правда ли?

– Все должно было зависеть от того, насколько успешно вы постигали науку.

– Очень успешно! И с редкой увлеченностью. Тем более что многие вещи, касающиеся социального неравенства, о котором нам говорил мистер… Дэвис, я уже познал на практике. Он говорил нам то, что другие профессора старательно замалчивали; и порой у меня было такое чувство, будто профессор изрекает вслух истины, которые до этого дремали во мне как смутные догадки. Исключительный человек.

– А потом?

– Эх, потом, как обычно случается, в результате некоторых мелких осложнений ореол моего божества поблек! Ничто не вечно под луной, не правда ли, Майкл? Закон непрерывного изменения и развития или как там…

Устав сидеть с протянутыми ногами, Сеймур закидывает одну на другую и всматривается в сочную зелень кустарника, за которой поблескивают воды канала и темнеют корпуса стоящих напротив кораблей.

– Осложнений, в сущности, было только два, и первое из них, пусть и не особенно приятное, я как-нибудь сумел бы пережить, если бы за ним не последовало второе. В ту пору я дружил с девушкой. Это была моя первая любовь, и, если не ошибаюсь, единственная… Девушка без конца кокетничала своими научными интересами и делала вид, что жить не может без высокоинтеллектуальных разговоров. В действительности же это была обыкновенная самка, жаждавшая самца; я же всегда относился с холодком к такого рода удовольствиям, от чего, представьте себе, не умер. Не хочу сказать, что мне был чужд инстинкт продолжения рода, но эти вещи не особенно занимали мое воображение. Словом, я был человеком холодного темперамента. Если была на свете женщина, способная все же согреть меня, то я нашел ее в лице этой девицы, однако она предпочла согревать другого – точнее, моего любимого профессора, сочетая при этом сладострастие с подлостью.

Сеймур швыряет в невидимую самку окурок и снова вытягивает ноги поперек аллеи.

– Но это было всего лишь сентиментальное приключение, а подобные приключения, как я уже сказал, не имели для меня рокового значения, тем более что я так до конца и не понял да и не горел желанием понять, кто положил начало этой подлой связи – моя приятельница или профессор. А тем временем случилось второе несчастье…

Американец поднимает глаза на меня:

– Может, вам уже надоело?

– Почему? Напротив.

Он и в самом деле не столько надоедает, сколько озадачивает меня своими речами. Ведь этот человек не из разговорчивых и, если все же без конца говорит, значит, делает это с определенной целью, а какую цель он преследует, исповедуясь передо мной, я пока не знаю. Не менее трудно установить и степень правдивости исповеди.