Большая судьба

…Директор комбината Тодорка Белчева (как тут не вспомнить, что при старом строе болгарка лишь в счастливом случае могла стать акушеркой, а не директором комбината!) рассказывает:

— Строимся быстрыми темпами. Сегодня сфотографируете площадку — завтра снимок устареет. Девять десятых всех сооружений из сборных железобетонных конструкций. Еще недавно главной фигурой на стройке был каменщик, а сегодня монтажник. Но дело не в профессии, а в людях. Народная власть вырастила высококвалифицированных строителей, большой и ударный отряд рабочего класса. И, заметьте, это — самое важное: каждый пятый строитель Пловдивского комбината — коммунист, значит, человек стальной закалки!

Сама Белчева получила партийную закалку еще в юности. Работала на нелегальном положении инструктором Центрального комитета Рабочего союза молодежи. Осенью сорок второго года она была схвачена с группой цекистов фашистской полицией. Пятерых товарищей фашисты казнили. Ее, как не достигшую совершеннолетия, суд приговорил к пятнадцати годам тюрьмы. Днем освобождения Белчевой стал День свободы Болгарии. Затем она сотрудник аппарата Совета Министров народной Болгарии, слушатель ВПШ, студентка-заочница экономического факультета Софийского университета и начальник управления промышленности ЦСУ, директор!..

Люди такой энергии и коммунистической школы строят комбинат.

Растет Пловдивский свинцово-цинковый — крупнейшее предприятие болгарской цветной металлургии. Сооружаемое по проектам советских специалистов, оснащаемое советским оборудованием, оно явит собою последнее слово современной техники и автоматики. На комбинате будет осуществлено комплексное извлечение всех полезных компонентов, находящихся в богатом рудном сырье: серебра, кобальта, кадмия и других редких металлов.

Уже сейчас жители Пловдива, показав гостям в музее сокровища былых времен, спешат повезти их на строительную площадку свинцово-цинкового, где скоро польются из печей реки неиссякаемых сокровищ новой Болгарии.

1960 г.

Хозяйка жизни

Оратор сошел с трибуны. В тишине зала раздался короткий резкий звонок, и председатель бюро Народного собрания объявил перерыв.

Депутаты растеклись по коридорам, вестибюлю, кабинетам. Отовсюду долетают отрывки деловых разговоров: в свободные минуты «утрясаются» вопросы «местного» и «отраслевого» масштаба, которых никогда не охватит никакая повестка дня.

Многих из этих людей я знаю, встречался с ними, беседовал. И мне думается, напиши человек «биографию» болгарского парламента, воспроизведи, как есть, не мудрствуя лукаво, без художественных украс, жизнь депутатов — какая замечательная эпопея получится, Гомерова Илиада героической борьбы народа за свободу и социализм! Вот они, словно символизируя нацию, стоят трое: седовласый старик, переступивший восьмой десяток, активист ленинской газеты «Искра», собиравший средства для ее издания и распространявший ее, человек, говоривший с Лениным, знавший Плеханова, ученик Благоева, сподвижник Димитрова, член партии еще с прошлого века; поседевший прежде времени в тюрьмах и партизанских боях руководитель подпольной коммунистической организации — с высоким лбом, рассеченным шрамом, памятным следом фашистской пули, и этот черный, красивый юноша с Золотою Звездою Героя Социалистического Труда на лацкане пиджака. Представители трех поколений народа, цвет родины, ее гордость!

Все они вышли из крестьянских хижин и пролетарских подвалов. Но мне хочется рассказать о человеке, не имевшем ни своей хижины, ни подвала, человеке, на груди которого нет золотых отличий, но которому десятки тысяч людей доверили свой голос, послали его депутатом в верховный орган власти. Об одной женщине-крестьянке.

Я отыскиваю ее в текучей сутолоке коридоров и прошу уделить время для беседы. Что-то прикинув про себя, она соглашается. Мы устраиваемся в свободном кабинете.

— Значит, хотите, чтобы про жизнь свою поведала?..

У нее сильный голос, звенящий серебряным переливом, словно металл, закаленный пламенем. И кажется, что пламень южного солнца родины запечатлел на ней свой нестираемый след: полыхнул багряным светом по лицу, рассыпался золотыми искорками в темной глубине очей, опалил каштановую кудель волос, покрыв их белым налетом седины.

— Беженцы мы, лишившиеся дома и крова в балканскую войну. Отца своего не помню — загинул в ту же войну на фронте. А пять лет спустя голод и «испанка» свели в могилу мать, брата и сестру. Осталась я одна-одинешенька, десяти лет от роду. Родиться девчонкой в семье бедняка да остаться сиротою — горше доли, наверное, на земле нету. Сердобольные люди сочувствовали: «Лучше бы и ее господь бог прибрал в свое царствие!»

Говорит Мара Пашова скупым, но образным языком, и каждая ее фраза — как мазок, восстанавливающий трагическую картину пережитой в прошлом жизни.