Большая судьба

«От площади, курящейся дымком, растекаются в разные концы, петляя, узкие каменистые улочки, напоминающие пересохшие русла горных речек…»

— И поэзия и правда были в этой фразе, — смеется Кушев. — А теперь осталась лишь поэзия, которая не отражает действительности на современном ее этапе… Не так ли?.. Впрочем, думаю, и вы согласитесь, так лучше, когда действительность перерастает старые поэтические формы? В этом-то и состоит поэзия наших дней… Придется вам искать иные сравнения!..

От просторной площади, чистой, как озерная гладь, в пять концов расходятся ровные и долгие, точно снопы мощных прожекторов, заасфальтированные улицы. Над ребристыми черепичными крышами новых домов, кажущихся любовно вылепленными руками искусного ваятеля, висит зеленый шатер древних берестов. Там и сям, будто минареты, взметнулись в небо пирамидальные тополя. А за ажурными оградами дворов цветут яблоневые и черешневые сады.

— Обратите внимание на этот дом с красным орнаментом на стене, — кивает Кушев влево.

— Очень красиво отделан, — говорю я, — с художественным вкусом!

— Да, в нем живут и жили… И жили талантливые люди!..

Председатель умолкает. И я не хочу докучать ему, может быть, нежелательным для него вопросом.

Выходим за околицу. По косогору, обращенному к юго-востоку, несколькими ярусами спускаются в лог теплицы и парники.

Искатели счастья

Эту главу своего рассказа о Поликраиште я беру из записной книжки 1955 года. То, о чем в ней пойдет речь, принадлежит истории, и оно, как история, не стареет.

Закатное солнце, полыхнув последний раз над долиною жарким пламенем лучей, утонуло, словно в морских волнах, в синих гребнях гор. По полевым дорогам и проселкам гуськом потянулись к селу крестьяне… «Малый кооперативный двор», расположенный на границе парников и теплиц, по которому в безмолвном одиночестве бродил престарелый сторож, наполнился людьми, ожил и зашумел, как разбуженный улей. Звеньевые и бригадиры сдавали в канцелярию учетные табеля, собирались группами, чтобы побеседовать о своих трудах и заботах, поделиться новостями. Прослышав о приезде советского корреспондента, они подходили ко мне и крепко пожимали руку:

— Здравей, братушка. Добре дошел!..

Двое или трое приветствовали по-русски:

— Здравствуй, братишка. Добро пожаловать!

— Значит, и в Советском Союзе известно о существовании нашего села? — осведомился у меня мужчина широкой кости, с густою шевелюрой, на которой уже осел нетающий иней человеческой осени.

Я сказал, что мне доводилось встречать болгарских огородников на нижнем Дону и в Таврии и что среди них, помнится, были потомки крестьян из Поликраиште.

— О, наши земляки разбрелись по всему свету!.. Есть которые ушли и остались в других странах, пустили там свои корни. Но большинство были гурбетчиями — по-вашему, отходниками. В Румынию ходили, в Чехию, Венгрию, в Германию. Отработают сезон, а зимовать возвращаются домой.

— Было время — ходили, — вступил в разговор другой кооператор, лет пятидесяти, худощавый и подвижной, будто в него пружина вложена. — Прадеды наши ходили, деды, отцы и мы по наторенной тропинке… Конечно, не из-за любви к странствиям, а потому, что нужда гнала… Бай Илия, к примеру, — он кивнул головой в сторону моего собеседника с густой серебряной шевелюрой, — половину планеты обошел… Село наше — тысяча домов, а если насчитаете полсотни семейств, где не было гурбетчии, то и этого много!..

— Дома сидеть — с голоду околеть, — молвил бай Илия, вспоминая старое недоброе время, и, очевидно, по привычке широко развел длинными, точно крылья ветряка, руками. — Такая у нас сложилась поговорка. Своя земля не кормила… Вот смекните: средний крестьянский двор на пять-шесть ртов имел полтора гектара надела. При тогдашних урожаях, как ни бейся, концы с концами не сведешь. Да к тому же двести семей вовсе не имели ни пашни, ни лугов… Куда мужику податься? В город? Там рабочие руки не нужны; своих заводов не строили, в мастерских и без нашего брата хватало пролетария, улицу подметать — тоже… Вот мы и вынуждены были искать счастья на чужбине!..

Раскуривая духмяные сигареты, кооператоры старшего и среднего поколения вспоминали тяжкие прежние годы, дальние дороги.

…На исходе зимы, — однако, раньше, чем потянутся в северные страны перелетные птицы, — мужское население трогалось из села, чтобы поспеть к месту до наступления весны. Хозяйство, дом и малолетние ребятишки оставались на попечении жены. Исполнится сыну тринадцать — отец берет его с собою: пора помогать семье и учиться сложному и мудреному искусству огородничества.

Были и такие, кто, уйдя за тридевять земель, появлялся на селе раз в пять лет. Но кто, где и сколько бы ни жил, он оставался гражданином Болгарии: придет срок военной службы, вспыхнет ли война — и он без «повестки» возвращается на родину, чтобы исполнить свой сыновний долг.