Большая судьба

Гора Рила поднимается к небесам гигантскими ступенями. На одной из скалистых террас, в глубоком ущелье, пробитом бурлящим потоком Черного Искыра, приютилось село, носящее имя речки. В здешнем краю нет «удобной земли», чтобы посеять лукошко пшеницы. Поэтому мужское население издавна «делает хлеб топором и пилою», а женщины водят отары овец, прядут шерсть, квасят молоко, изготовляют брынзу, равной которой, наверное, на всей земле не сыскать.

За околицей села высится десятиметровая глыба гранита с четкими гранями и плоскостями, будто обтесанная и отполированная рукою человека. Горцы называют ее Дьявольским камнем. По древнему поверью, на тех местах, где ни дерево, ни былинка не могут пустить корни, где мху не за что уцепиться, живет дьявол.

На отвесной стене глыбы, обращенной к селу, под самым ее «карнизом», аршинными буквами написано: «Смерть фашизму!».

Минуя в канун Нового года Черный Искыр, я остановился на лесной просеке, неподалеку от Дьявольского камня. У самой дороги двое молодых здоровяков-дровосеков свежевали мачтовый ствол сосны. Поговорив с ними о том, о сем, я спросил, когда и кто написал на граните лозунг.

— История эта известная, — сказал русоволосый парнишка. — Но лучше, если вам расскажет о ней бай Иван.

Обернувшись в сторону бора, лесоруб сложил рупором ладони и прокричал, вернее, пропел звучным тенором по-тирольски:

— Э-э-э-эй, бри-и-га-ди-ир!

Дремучий бор, ущелья и скалы многократно повторили эхо.

Спустя десять минут я сидел на сваленной сосне рядом с чернявым, усатым богатырем, истинным сыном природы, каких, пожалуй, можно встретить только в горах. В нем было что-то былинное. И вышел он из лесу, легко играючи тяжелым топором на длинной рукояти, напоминающим старинное оружие — секиру.

— Вон там, — говорил богатырь раскатистым басом, протянув руку в направлении алмазной вершины Рилы, — под тем белым облачком, на седловине, что кажется отсюда не больше ласточкина гнезда, мы зарылись в землянках. Зима в долине была студеная, а на высоте двух тысяч пятисот метров над морским уровнем — почитай арктическая… О боевых операциях партизанам нечего было и думать. Снег лежал саженной толщей, по маковку кизилу. Полицаи обложили нас в несколько поясов, заняли все горные села и хижины. Отряд самых что ни на есть отпетых головорезов-фашистов разместился биваком в полутора километрах ниже партизанских землянок и преградил единственную тропу, которая связывала нас с миром!..

Взявшись за конец рукояти и чуть приподняв секиру, бай Иван с силою вогнал ее в ствол сосны.

— Тяжко было нам, — сказал он и положил мне на плечо свою огромную ладонь, словно крепче стараясь убедить меня, что дело было именно так. — Сидели на голодном пайке. Разрывали снег, доставали из-под ледового наста мерзлую траву и варили из нее чай, чтобы не пить пустую воду.

Так подошел Новый год. Тысяча девятьсот сорок третий… С начала войны не было праздника, чтобы его не отметили партизаны, чтобы не преподнесли «подарка» фашистам. Но в ту новогоднюю ночь бушевала дикая пурга, ветер валил столетние сосны. Утихла Рила только спустя неделю, под рождество.

Как видите, бог не обидел меня мускулатурою. Был в нашем отряде десяток таких ребят, что могли один на один помериться силою с медведем. Собирает нас в самый канун рождества командир и говорит: «На вас, дети мои, надежда! Свой праздник нам не довелось отметить. Поздравим фашистов с рождеством христовым!..»

…Едва смерклось, мы встали на лыжи. Не обычные лыжи, а широкие, подшитые лосевой шкурой. Кроме автоматов и гранат, захватили с собою альпинистские снасти. Без них зимою сквозь Рилу не пробиться.

Шла в нашей группе дивчина. Стояна по имени. Кухаркой, прачкой и сестрой милосердия была она в отряде. Всю бабью работу, с которой пять мужиков не справились бы, одна выполняла. Надо признать, что бабы живучей нашего брата и голод они как-то легче переносят!..

Иван виновато, по-детски улыбнулся, как будто оправдываясь за грубое слово.