Большая судьба

— К полуночи мы обошли сторожевой дозор и с тыла подползли к полицейскому биваку. Расположился он в котловине Сухого озера, защищенной от ветра и пуль естественным каменным бруствером… Цепочкою залегли по самой бровке впадины, скрытые кустарником. Котловина перед нами лежала, как на ладошке. И что же, вы думаете, явилось нашим глазам? Подле казармы, на утоптанной, как тырло, площадке, горят костры и красуется елка, убранная, как невеста перед венцом. А вокруг нее скачут в бешеном хороводе и выкрикивают, а вернее, выгавкивают слова похабной фашистской песенки изрядно хлебнувшие полицаи. По правде признаться, приморозило меня к елке; как голодный мальчонок, не мог отвести взгляда от коробочек с шоколадом и печеньями, от сосисок и кругов колбасы, которыми она была увешана. И вдруг я увидел, что среди этой снеди, точь-в-точь как виноградные гроздья, висят… противотанковые гранаты. Очевидно, зажравшимся полицаям не хватило рождественских игрушек, и они убрали елку в духе военного времени. Верно говорится, что на пустой желудок котелок варит лучше. Меня осенила смелая мысль. Смелая и озорная. Я передал команду по цепочке: «Взять на мушку противотанковые гранаты!» Будто сейчас слышу, сердце отсчитывает секунды… Одна, две, три… «Пли!»

Мой собеседник умолкает и в раздумье, сам, очевидно, того не замечая, охватывает ладонью рукоять секиры, вытаскивает ее стальное острие из ствола и снова с размаху вгоняет его обратно. И я думаю, что самый большой труд для этого человека — остаться без труда даже на час.

— Осколки противотанковых гранат успокоили навечно весь фашистский хоровод. А тех полицаев, что встречали рождество в казарме, мы отправили к богу уже своими руками. На их складе оказалась пара легких горных саней. Очень они пришлись нам кстати. Мы погрузили на сани оружие, боеприпасы, продукты и двинулись в обратный путь. А путь этот — я забыл вам сказать — пролегал мимо Дьявольского камня. Возле него, неизвестно почему, стояла бочка дегтя. Впрочем, рильские добытчики, нагнав в непогодь дегтю, часто оставляют его на целые месяцы, чтобы забрать, когда ляжет дорога. Прошли бы мы тут без следа, да Стояна остановила. Это у нее родилась идея написать на камне лозунг: «Смерть фашизму!» Лозунг, с которым шли в бой, побеждали и умирали советские солдаты, болгарские партизаны, наши братья и сестры. «Пусть же горит он над Рилою, — сказала Стояна, — как факел, и зовет людей вперед».

Быстро построили мы пирамиду. Внизу стоял я, наверху, пятой по счету, с кистью из лыка и котелком дегтя в руках — Стояна. Нарисовав восклицательный знак, который, как видите, побольше, чем рукоять моей секиры, она спрыгнула наземь. За нею последовали остальные. Я прочел вслух лозунг и сказал: «Что ж, произведение хотя и короткое, но убедительное!» «Как пулеметная очередь!» — добавила Стояна. Я глянул на нашу дивчину и будто врос в землю. Глаз с нее свести не могу!.. Вот ведь как оно в жизни случается!..

Прищурившись на солнышко, бригадир снова выдернул из сосны секиру и, то ли по привычке, то ли, чтобы отвлечься, попробовал большим пальцем ее острие… Потом, сложив рупором ладони, весело и звучно, по-тирольски, пропел:

— Э-э-э-эй, хлопцы, нажмите!.. Быстрее кончим — домой раньше поспеем!.. Дома зеленая ёлка, краса-жёнка и милые детки ждут не дождутся!

Могучие жерла рильских ущелий, бездонные зевы пропастей несколько раз повторили его слова, разнеся их над белым простором, докатив до синей поднебесной вышины, как семнадцать лет тому назад они повторяли и разносили грохот кипевших тут смертельных битв за жизнь. За новую жизнь, ту, которая так буйно цветет нынче, за счастье держать в руках мирную секиру, рубить, чтобы строить, за народную власть, за право свободно хозяйствовать в родной Риле и на всей своей земле!

Когда эхо отгремело, Иван повернулся ко мне и, немного подумав, закончил свою повесть:

— Меня тоже ждут. Стояна ждет с парой птенцов — орленком и горлицей!.. Да, та самая Стояна!.. Она!.. Сколько времени мы воевали вместе, сколько встречались, говорили, улыбались друг другу, и ничего я за собою не примечал. А тут, на́ вот, у этого самого Дьявольского камня, посмотрел я на Стояну и увидел: нет на свете дивчины краше ее! Короче говоря, вскоре после той операции комиссар партизанского отряда именем грядущей народной власти скрепил наш брак!..

Улыбнувшись себе самому, будто невзначай, бай Иван проронил:

— Легкая была рука у комиссара!

— Значит, ладно живете? — спросил я.

— Как говорили старики, дай бог детям нашим!..

…Пусть ни дерево, ни былинка не могут пустить корня на этом камне, пусть мху не за что уцепиться!.. Но он возвышается над селом, как монумент свободы. Ни время, ни ливни, ни пурга не сотрут с него золотых слов, требующих смерти тем, кто ее несет, — смерти фашизму.

И хотя случайно, но глубоко символично, — когда были написаны эти два слова, у подножия камня родилась большая любовь, давшая жизнь новой семье.

1960 г.

Пламя