Большая судьба

— Отчего же? — улыбается Димитр. — И среди нашего поколения богатырей по пальцам не пересчитаешь! Сколько их было, богатырей-партизан!.. А болгарские силачи-борцы!..

— Однако студентов богатырской закваски что-то мне, понимаешь, не встречалось, — не сдается Петко.

— Не в том кругу вращаешься, парень. Я, может быть, даже сегодня расширю твой кругозор. А теперь, друзья-туристы, гляньте сюда!

Еще раньше мы заметили, что у основания гранитной глыбы, в углублении, похожем на печь, лежит аккуратная пирамидка сухих щеп и дров, а из-под нее виднеется пожелтевший клочок газеты. Чиркни спичкой — и не пройдет минуты, как перед тобою запляшет веселый костер. Сколько тысяч раз он пылал в этом затишье, зажженный в студеную непогодь путником, гайдуком или партизаном! Скольким людям его огонь отогревал коченеющие руки и ноги, холодеющую кровь! На граните, точно загустевший деготь, наслоился толстый слой сажи.

— Человек, обогревшийся у костра, — говорит Димитр, — оставляет, уходя дальше, то, что застал. Он тушит и выгребает угли, собирает поблизости сухие щепы и дрова, складывает их в пирамидку. Таков незыблемый закон гор. Высший закон коллективизма: человек человеку друг!.. Вопросов нет?.. Значит, вперед!..

Бор поредел. Гигантские сосны сменило хвойное мелколесье. Все чаще выходим на поляны и прогалины. Ветер слизывает с них сухой снег, полируя до блеска гранитные скалы.

Своеобразна и неповторима красота гор. Когда смотришь на них с долины, то их линии и формы кажутся застывшими и неизменными, как на фотографии или картине. Совсем по-иному выглядят горы, когда вторгаешься в их пределы. Они становятся подобными штормовому океану. Остановишься, оглядишься и, несмотря на усталость, расстегиваешь чехол фотоаппарата: ты убежден, что никогда в жизни ничего подобного по красоте и фантазии застывшего движения тебе не доводилось и не доведется видеть. Но сделай десяток, два, три десятка шагов и снова оглядись. Волны хребтов и перевалов, провалы ущелий сместились. Перед тобою другое панно. И ты думаешь, ты уверен, что на этом месте, как в фокусе, собралась вся неповторимая прелесть земного мироздания. Мы идем, а вокруг нас поднимаются штормовые волны великого, тихого океана — Рилы.

Слева зияет пропасть, и тропка наша вьется по самому ее карнизу. Справа, в полукилометре, отвесная голая скала. Ветры, дожди и снега, солнце и морозы, словно тысячи каменщиков и скульпторов, вытесали на вершине скалы шпили, зубцы, пещеры. И нам представляется, что скалу венчает сказочный замок-крепость с гигантскими башнями, амбразурами, бойницами. Между подножием гранитной стены и тропою лежит широкая поляна — бурелом вековых сосен, дочерна обгоревших, груды разбитых и расколотых камней.

— Наденьте темные очки! — скомандовал Димитр.

Очки, разумеется, были у всех. В горы можно отправиться без компаса, но не без темных очков; иначе ослепнешь от яркого света.

— Не напоминает ли вам поляна, — продолжал, немного выждав, проводник, — бранного поля… Битва только что закончилась… Видите, там, в глубине, фюзеляжи обитых самолетов, чуть ближе — корпуса сгоревших танков, а в той стороне — орудия с искореженными стволами!..

И действительно, будто живущие в замке гиганты разбили наголову осаждавшего их сильного и до зубов вооруженного врага.

— В сумерки, — сказал Димитр, снимая очки, — картина бранного поля развертывается перед вами, как живая. Но это восприятие человека второй половины двадцатого века. Наши предки не имели дела с современной техникой. Поэтому они, очевидно, и не назвали поляну Бранным полем. А дали ей имя Медвежья поляна. И неспроста. Тут, говорят, самое большое на Балканах медвежье городище. Ранней весной пробудившиеся от спячки, бурые рильские богатыри хороводами резвятся на солнцепеке. Они разминают мышцы, пробуют силу, ворочают глыбы, корчуют деревья!..

Димитр рассказывает о медведях, будто наблюдал за их жизнью и повадками в продолжение многих месяцев.

Михайлы Ивановичи, Анастасьи Ивановны и Мишутки любят понежиться на припеке и отдохнуть в прохладе. Лучшего места им трудно найти: поляна — настоящий курортный солярий с каменным подом, покато сползающим к юго-востоку, а рядом скала, изрытая, как сотами восковая рама, пещерами, в которых залег вечерний сумрак. Но, кроме отличных «жилищных условий» и «двора», медведей устраивает «приусадебный участок». Под боком никем не мерянные и никем не саженные плантации дикой малины. А эта ягода, вызревшая в горах, куда слаже той, что растет в долине! Нелегко ее брать Топтыгину: лоза колючая, шипы, точно пчелы, жалят, и вьется она по такой крутизне, что только пернатым к ней подступиться. Но медведь, утверждают в Риле, если ему шепнуть на ухо, что на луне течет медовая река в малиновых берегах, — он и туда залезет! Ловок косолапый лазить. Как альпинист, спускается и взбирается по крутым скалам!

— Ну что ж, подразним сладкоежек?! — подморгнул Димитр, закончив обозрение медвежьего городища. — Ахмед, Петко! Снимайте рюкзаки! Доставайте завтрак!..