Большая судьба

Старик всё еще косо поглядывал на эполеты Аносова, и Павел Петрович, догадываясь, что его смущает, привычным движением сбросил мундир, засучил рукава рубашки и предложил:

— Ну-ка, покажи, как ведет себя литье в тиглях!..

Началась обычная жизнь. Пришлось делить время между заводом и золотыми приисками. А в это время в Петербурге в Российской Академии наук имя Аносова произносилось на все лады. Предстояло одиннадцатое присуждение демидовских наград. Многие горные инженеры настаивали отметить научные труды Павла Петровича.

— Этого не может быть! — с возмущением протестовал непременный секретарь Академии — маленький Фус. — Аносов есть практик, не ученый. Академия уважает лишь чистая наука!

Желчный и хитрый, он сумел склонить к своему мнению президента Академии князя Уварова. Барственный, с брезгливо поджатыми губами вельможа, ничего не смысливший в науке, вторил Фусу:

— Как можно войти в святилище науки со столь житейскими делами!

Академик Кумпфер, который раньше интересовался магнитными силами булата, теперь вместе с Гессом выступил против Аносова. В июне петербургские друзья Павла Петровича прислали список с решения Академии наук, читанного на публичном заседании Академии 22 мая 1842 года.

Павел Петрович с волнением прочел:

«Господину Аносову удалось открыть способ приготовления стали, которая имеет все свойства столь высоко ценимого азиатского булата и превосходит своей добротою все изготовляемые в Европе стали.

…Если бы в сочинении г. Аносова было указано, каким образом можно всегда с удачей изготовлять эту сталь, то, не колеблясь, должно бы было признать это открытие одним из полезнейших обогащению промышленности, и в особенности отечественной. Но в описании столь мало сказано о способе приготовления этого булата, что надобно думать, не представляет ли г. Аносов себе самому этой тайны или, может быть, ему самому только временем и случайно удается изготовлять такую сталь.

Сочинение г. Аносова не представляет тех элементов, из которых следовало бы основать прочное суждение о его открытии, а можно судить о важности его изобретения только по тем образцам стали, которые он доставил сюда. При таком положении дела гг. академики не решаются представить Академии о присуждении г. Аносову демидовской награды за изобретение, которое не сделалось еще общим достоянием и о котором даже неизвестно основано ли оно на приемах верных и доступных для всех и каждого.

Однако в предупреждение упрека в том, что столь важное отечественное открытие могло ускользнуть от внимания Академии, она, на основании свидетельства двух своих членов, видевших образцы булата г. Аносова, положила удостоить открытие его в нынешнем демидовском отчете почетного отзыва, уверена будучи, что если способ г. Аносова действительно основан на твердых указаниях науки и оправдывается верными и положительными опытами, благодетельное правительство наше, конечно, не оставит прилично вознаградить изобретателя».

«Иезуиты! — в страшной обиде подумал Аносов. — За русскими они не признают способностей в науке! Не такие ли затравили Ломоносова, единственного русского человека в Академии?» Ему ярко представилась картина заседания. Огромный стол, крытый зеленым сукном. Вокруг него сидят важные персоны с типичными чертами лица — большеносые, надменные. За дутой важностью они стараются скрыть свою тупость и пустоту. Кто из них прославился своими трудами? Прикрываясь лживой заботой о пользе отечественной, они ненавидят всё русское. Среди них председательствующий в расшитом золотом мундире со звездами, как попугай, твердит вслед за иноземцами: «Да, да, я с вами согласен…»

Аносов со страдальческим лицом сложил вчетверо извещение и упрятал его глубоко в ящик стола.

«Не наград и похвалы вашей я домогался, когда искал русский булат! с возмущением думал он. — Я желал блага моей родине! Ей отдаю и отдам все свои силы. Всё, что добыто мною о булате, рассказал без утайки. Каждый плавильщик по моим описаниям изготовит булат. А тот, кто не сведущ, тому никакие указания не помогут!»

В окно заползали сумерки, в кабинете становилось темно. Павел Петрович сидел, не зажигая света. Вошла Татьяна Васильевна и обеспокоенно склонилась над ним:

— Что с тобой, Павлушенька? Уж не болен ли?

— Устал, смертельно устал, милая, — впервые за всю их совместную жизнь пожаловался он жене.

Надо было забыться. Единственным спасением казался труд, и Павел Петрович выехал на Миасские золотые прииски. Еще до отъезда в Петербург Аносов приказал перевести золотопромывальную фабрику на новое место. Ложе реки Ташкатургана было изрыто, пески вынуты и промыты. Оставался небольшой участок под строениями. На нем Аносов надеялся найти золото. Это обещали его наблюдения.