Большая судьба

— Ваше превосходительство, да разве же это возможно вам? — он перевел злой взгляд на девку и грубо сказал: — Куда лезешь? Не видишь, сам генерал перед тобой!

Девка потупилась и взяла из рук Аносова лопату. Павел Петрович нахмурился и сказал смотрителю:

— Что мне можно, а чего нельзя — знаю сам! И ничего плохого она не сделала, чтобы кричать на нее. Работает на совесть!

Девка благодарно взглянула на Аносова и усердно взялась за дело.

Под ногами хлюпала жидкая грязь. Дали заволокло беспросветными тучами. Аносов шел, внимательно вглядываясь в породу. Что-то блеснуло в разрезе. «А ведь это похоже на золотоносную жилу!» — подумал он и сказал:

— Посмотрите, что здесь!

Старатели загляделись на породу. Неоднородную прослойку по всей длине прорезала извилистая линия, справа темноватая, обрызганная зеленовато-желтыми пятнами.

Павел Петрович поднес фонарь, и прожилок словно ожил — засверкал, заиграл искристыми гранями.

— Это золотоносный пирит! — сказал Аносов. — Ну, как, братцы, будет золото? — обратился он к рабочим.

За всех ответил сухонький, с реденькой бородкой старатель:

— Богатимое место! Только счастье разное.

— Что ты болтаешь? — перебил его другой, с диковатыми глазами. Счастье-то одно для всех тут: ревматизм да грыжа! А то пласты вскрываешь и себя в могилу зарываешь.

— И всё-таки стараешься? — лукаво спросил Аносов.

— Известно. Да и как отстать, когда тянет к жиле. У горщика одна песенка!

Добыча шла удачливо, и Павел Петрович решил вернуться в Златоуст. По грязной дороге, по колдобинам кони потащили экипаж в горы…

А Никифор Сюткин тем временем взмахивал кайлом. Место подошло заманчивое. Тяжелый удар старателя пришелся по раздуву. Кругом твердая порода, а в середине пустота.

— Ух! Что же это? — загорелся Сюткин. Он припал к щели, и сердце часто, часто забилось. Схватив лом, обливаясь потом, он вывернул самородок. Но какой! Вот оно счастье!

В яме лежал огромный темно-коричневый кусок с приставшей к нему мокрой глиной.

— Окся! — закричал старатель. — Кабана выкопал!

Широкоплечая девка бросила бадейку и побежала к яме.

— Батюшки вы мои! Неужто и в самом деле оно?

— Ага, — золото!

Уже бежал народ. Побросав кайлы, лопаты, инструмент, люди торопились увидеть самородок. Поспешил и Шуман.

— Да-а! — в раздумье сказал он. — Это как же так?

— И сам не знаю, — чистосердечно признался Сюткин. — Долблю кайлом край ямы, что под углом бывшей конторы. Слышу — твердое… «Не камень это», — подумал и заглянул туда, а на меня и блеснуло. Просто ошалел я… Кричу Оксе: «Зови смотрителя, самородок выпал!».

В торжественной тишине старатель, краснея от натуги, поднял самородок и взвалил его на тачку.

— Поехали на весы! — крикнул Сюткин.

Под охраной двух казаков, горного поручика Шумана и смотрителя самородок доставили к шлангу. Тщательно обмыли находку и положили на точные весы, которые хранились под стеклом.

Старатель с трепетом смотрел на стрелку. Вот смотритель поставил пудовую гирю, а самородок и не дрогнул.

— Чудо! — вымолвил поручик. — Ставьте еще гирю!

И под тяжестью второго пудовика самородок лежал солидно, внушительно. Прибавили пятифунтовик, но и тут не поднялся золотой клад.

— Еще подкинь! — весело выкрикнул Сюткин.

Наконец стрелка весов сдвинулась, и отсчет показал вес самородка — 2 пуда 7 фунтов и 91 золотник…

— Ну, и Сюткин. Схватил-таки жар-птицу за золотое перо!

— Смотри, не загордись, парень! — присел рядом кряжистый бородач. Золото, брат, не только богатство несет: через него и жадность, и горе, и пропойство…

— Это истина, мужики! — вмешался в беседу старатель с реденькой русой бороденкой. — Скажу вам правду про старое да бывалое…

— Говори, Ермил!

— Так вот, братцы, робил у нас старатель один. Годов пять, поди, на прииске надрывался, а золото в руки не дается. И идет он раз по лесу, а дума одна: «Ух, если бы мне попало золото, враз жизнь по-иному бы повернул!». Только подумал, а тут что-то сверкнуло, словно огнем душу обожгло. Он застыл и глазам не верит: под елочкой золотая свинья стоит. Одумался старатель и стал красться к хавронье, а она от него прочь. Однако мужик смекалистый и упрямый, не растерялся и ну бежать за ней. Догнал и домой приволок. Ну, а избенка, известно, какая его! Закут, темно, тесно, бедность; тараканы, и те с тоски передохли. А тут такое богатство привалило! Видно, измытарился от голодухи, горемыка. Что ж на свинью-то глядеть: отрубил он ей ногу, иначе нельзя обойтись. У самого сердце ноет: жаль свинью без ноги оставить. Ладно, приделал ей осиновую.

— Ух ты, ловкий! — засмеялся Сюткин.