Большая судьба

В конце сентября он устроился в избушке на приисках. Унылая дождливая осень навевала тоску. Ветер срывал последние листья в лесу. Еще вчера пожелтевшие березы, черемуха, рябины и ярко-багряные осины стояли осиянные солнцем, как пылающие костры, а сегодня пронизывающий ветер лишил их золотого наряда. Кругом — глухомань: леса угрюмы, горы суровы, недоступны. Это самое дикое место в краю. Утро занимается нехотя, без пения птиц. Его пробуждает колокол, повешенный на длинном шесте под маленькой крышей. Заспанный «будинка», высокий, с желтой плешью старик, дергает черную смоляную веревку, и начинается угрюмый звон. Туман сползает с горных хребтов. Студено, не хочется вставать с теплой постели. Рассвет сопровождается дождем; мелкий, холодный, он иголками колет лицо.

Тяжело вставать в сырые туманы. Все кости ноют. Аносов удивленно думает: «Неужели это старость? Тяжело!».

Он пересиливает чувство недомогания и дремоты, быстро вскакивает с тощего тюфяка, потягивается до хруста в костях и бежит к колодцу. Холодная обжигающая вода сразу прогоняет сон. Тепло и сила возвращаются телу. Павел Петрович вглядывается в сумрак. Прииск медленно, нехотя пробуждается от тяжелого, свинцового сна. Вот в оконце низенькой приисковой казармы вспыхнул и затрепетал скудный огонек масляного ночника, за ним другой, третий… У караульной будки разминается бородатый казак-часовой с шашкой через плечо.

Прогудел колокол, из казацкой сборни выскочил бравый урядник и закричал:

— Барабанщик!

Мгновенно появился седоусый служака и заработал палочками. Глухая унылая дробь раскатилась по прииску, настойчиво призывая людей к труду. По баракам торопливо зашагали нарядчики.

— Живо, живо! — торопили они приискателей.

В эти последние минуты на полатях у кирпичной печки, между нар закопошились люди, грязные, оборванные, взлохмаченные, измученные нуждой и непосильной работой. Они торопливо натягивали на себя не просохшую за ночь одежду и, ругаясь, уходили под мокрое осеннее небо:

— Опять льет, опять мокреть…

Аносов понимал, как тяжело сейчас спускаться в забой, где по колено ржавой воды. Каторжная жизнь!

К нему размашистым шагом подошел поручик горного корпуса рыжеватый Шуман. Он вытянулся и отрапортовал:

— Ваше превосходительство, все в сборе и отправлены на работы!

Аносов озабоченно посмотрел на инженера:

— Много воды в забоях?

— Потоп… Однако отливаем… Зато невиданный успех!

— Сколько? — односложно спросил Павел Петрович, присматриваясь к офицеру.

— Вчера с одного пуда песку взяли по семьдесят золотников.

— Отлично. Приду сам в забой…

Поручик вскинул тревожные глаза.

— Вам никак нельзя: не к лицу. И притом возможен ревматизм, обеспокоенно воскликнул он.

— Ничего, — спокойно ответил Аносов. — Сами увидите, как это будет к лицу. А ревматизм — бог с ним! — безнадежно отмахнулся он.

В полдень под сеющим дождем Павел Петрович прошел к добытчикам. Глубокие сырые и грязные ямы были полны копошащихся людей, вооруженных кайлами и лопатами. Аносов в высоких сапогах спустился в развал. Он добродушно окрикнул рабочих:

— Бог в помощь, братцы! Как идет золото?

Золотоискатели посторонились, загомонили, оживая от доброго слова:

— Идет… Само плывет вместе с дождиком. Видишь, жила идет к старым строениям.

У края отвала стоял коренастый парень и кайлом долбил породу; с его скуластого лица струился обильный пот.

— Вишь ты, и под дождем жарко! — улыбнулся он Аносову. — Работёнка! Чем больше манит, тем охочее кайлом бьешь. Чую, раздув[15] будет!

— Неужели будет? — ласково посмотрел на него Павел Петрович. — Откуда ты знаешь?

— По породе, — ответил парень. — Ведь весь наш род по золоту робил. И деды, и отцы, а теперь — мы. Сказывал мне еще батя, тут места везде шибко богатимые, да и я удачливый, в рубашке родился…

— И врет, всё врет, — добродушно проговорил черный, как жук, старатель с бородой, измазанной глиной.

— Зачем вру? — обиженно отозвался парень. — Не будь я Никифор Сюткин, ежели вру. Да гляди, сколько золотища намыл на этой полосе. И всё крупнейшее, как тараканы. Ах и крупка! — в голосе его послышалось восхищение.

Аносов с удовольствием присматривался к ладному старателю. Глаза у него, видать, острые, сила — большая.

— А знаешь, Никифор, я в твою удачу верю! — убежденно сказал инженер. — Золото тут есть!

— Вот спасибо за ободрение! А ну-ка, копну! — Никифор взмахнул кайлом и врезался в породу.

Высокая, толстоногая девка, ловко орудуя лопатой, проворно наполняла бадью песком.

Завидя Аносова, она выпрямила широкую спину, задорно крикнула:

— От Сюткина, барин, идешь? Попробуй-ка с лопатой, это не чаи гонять!

— Что ж, попробую! — спокойно отозвался Аносов и, взяв из ее рук лопату, стал спорко работать.

— Гляди-ка! Руки белые, слабые, а старается, как мужик! — удивилась девка и вдруг засуетилась: — Давай лопату… Вон пучеглазый дьявол ползет! — показала она взглядом на шагающего по отвалу смотрителя…

В черном сюртуке с белыми пуговицами, смотритель подошел к Аносову. Вылупя глаза, заговорил хрипло: