Большая судьба

— Погоди, дай срок! Кузнецу что! Он день-деньской железо кует, песни поет да приговаривает: «Не кует железо молот, кует кузнец». Кипит, спорится у трудяги работа. Р-раз-з, — раздует меха — искры трещат, дв-ва, — ударит молотом — каленые брызги летят. И была у молодца-кузнеца любимая русская присказка: «Худая работа — хуже воровства, хорошая — сердце веселит». От честного труда всегда был весел кузнец. На работу идет песни поет, с работы возвращается — еще пуще соловьем разливается. Слушает купец, как кузнец песни поет, шутки шутит, и зависть его взяла. «Как же так, — думает купец, — я живу в хоромах, на злате-серебре ем, на пуховых перинах сплю, одеваюсь в шелка-бархаты, а день-деньской маюся — забота меня заедает, только и дум, что про торг да про прибыли. Мой сосед кузнец-бедняк, что зарабатывает, то и съест, с гроша на грош перебивается, а весел — весь день песни поет, шутки шутит, и горюшка ему мало…»

Аносов лукаво посмотрел на Швецова, хотел что-то сказать, но тот сурово повел глазом — не мешай, дескать, — и продолжал:

— Однажды повстречал купец на улице кузнеца, подошел к нему и спрашивает: «Кузнец, друг милый, почему ты весь день песни поешь да шутки шутишь, с какой-такой радости?» — «А почему мне не петь? — удивился кузнец. — Спорая работа сердце веселит». Еще сильнее позавидовал купец кузнецу и решил его испытать. «Погоди, увидим, как труд тебя веселит!» сердито подумал толстосум, и хотя жаль ему было свое добро, но взял он из заветного сундучка золотые лобанчики, набил ими туго кошелек да и подбросил в кузницу. Кузнец утречком нашел деньги — глазам не верит! Уселся у наковальни и давай считать да пересчитывать. Прислушался купец, что же делается у соседа? Не стучит больше молот, не поется песня. Тихо, скучно стало в кузне. «Вот так да! Моя взяла!» — обрадовался купец и пошел в кузницу. «Ну, как живешь-поживаешь, соседушка? — спрашивает он. — Что-то песни перестал петь?» Кузнец поднялся, вытащил из-за пазухи кошелек с деньгами, бросил под ноги купцу и говорит: «Забери свое золото! Измаялся я с ним вовсе. Не сплю, не работаю, — всё боюсь, как бы кто не стянул капитал. Нет, хороши только те деньги, что своим честным трудом заработаны, — они и сердце веселят, и жизнь красят…» И кузнец запел свою песню. Под нее и работа загорелась… Ах, Петрович, Петрович, вот тут, в груди, — показал на сердце литейщик, — всегда огонек светится, когда видишь хлебушко, добытый честным трудом!.. — Швецов поднялся и сказал: — А не пора ли нам и на отдых?

Уходить не хотелось. В тишине тонко потрескивали остывающие тигли.

Аносов снял кожаный запон, вымыл руки и вместе с литейщиком вышел из цеха. Ночь стояла лунная, черные тени сосен на Косотуре казались нарисованными на серебристом небе. Горы ушли в голубоватый туман. Ночной воздух бодрил.

— Держись, мы еще посмотрим, кто кого! — улыбнулся Павел Петрович.

На Большой Немецкой улице гуляли клингентальцы. Они с удивлением разглядывали странного русского инженера: порыжелый мундир его был прожжен во многих местах, шел он слегка сутулясь, как ходят мастеровые после тяжелого трудового дня. Петер Каймер с Эльзой торжественно шествовали по дощатому тротуару. Завидя Аносова, они приветливо улыбнулись ему. Показывая на луну, Каймер восторженно сказал:

— О, какой волшебный ночь!

Павел Петрович сильно устал. Он еле добрел домой. Широкий диван манил его к себе. Однако, преодолевая усталость, Аносов уселся за стол и по привычке записал о только что завершенном опыте.

«Когда я заполнил горшок железными обсечками, без примеси угольного порошка, не покрывая их ни флюсом, ни крышкою, — записывал он, — то вскоре заметил понижение обсечков, а потом и самое расплавление; но получил не ковкий металл, а чугун. Заключив из всего, что железо в излишестве насытилось углеродом, я накрыл горшок крышкою прежде, нежели всё железо расплавилось, оставив в ней небольшую скважину для наблюдения за ходом работы, и спустя несколько времени удостоверился, что металл совершенно расплавился. Тогда, вылив в форму, я получил удобно ковкий металл — литую сталь.

Таким образом, для получения литой стали плавиленный горшок с крышкою есть просто отпираемый ящик. Стоит только знать, когда его открыть и когда закрыть. Цементование железа, находящегося в горшке, совершается точно так же, как в ящике с угольным порошком, токмо тем скорее, чем возвышеннее температура…»

В доме сонная тишина, спала жена, отдыхала и служанка. Аносов не захотел их будить и лег спать не ужиная. Приятное чувство покоя овладело им, а мысли шли ясные, прозрачные. Павел Петрович отчетливо представлял себе строение железа, соединение его с углеродом в процессе плавления в тигле с закрытой крышкой…

Если бы он мог хоть немного заглянуть в будущее, то узнал бы, что его открытие на десятки лет опередило достижения европейских ученых. Но не об этом думал сейчас Аносов. Павел Петрович загадывал о строительстве на заводе особого корпуса с восемью печами и о том, чтобы создать русский тигель — плавильный горшок.