Большая телега

А солнце-то, солнце! – спохватился я. В тот день мы с Галкой стояли на мосту вскоре после полудня, часа в три дня обратно в Бремен уехали, точно, я помню, потому что посмотрел на часы, хотел понять, сколько ждать электричку, и ужасно удивился, что мы, оказывается, целых три часа на мосту торчали. А когда я терзал эту картонку, солнце уже почти село. И моей тени на воде не было, и не могло быть. Откуда они взялись-то?

Откуда, откуда…

И ведь не собирался я рисовать эти тени, не было у меня такого, с позволения сказать, творческого замысла. Рисовал, что видел, а чего не видел, того и нарисовать не мог, не в этом состоянии, уж я себя знаю. Значит, получается, я их видел? Видел, но не осознал, в смысле, не подумал об этом, поэтому не запомнил, но рисунок в данном случае такое же доказательство, как фотография, или почти такое же; впрочем, это, конечно, вопрос веры, как и все остальное, и только серебряный фломастер Марио – неопровержимый научный факт… Где он, кстати?

Я обшарил карманы, перерыл рюкзак, вытряхнул из коробки цветные карандаши, даже в бумажник заглянул зачем-то – нет фломастера. В гостинице забыл, – сказал я себе, – ты же невменяемый был с утра, когда собирался. Не надо так волноваться.

Но я, честно говоря, и не волновался. Даже наоборот, успокоился. Словно бы таинственное исчезновение серебряного фломастера было долгожданным событием, неопровержимым доказательством чудесной подоплеки бытия, дружеским приветом с небес, которого я ждал всю жизнь и думал, не дождусь уже никогда.

Умиротворенный, я закрыл глаза и задремал. Проснулся только в момент приземления – прямо скажем, не самого мягкого в моей жизни, хотя бывает и хуже, чего уж там. Так толком и не проснувшись, поднялся и побрел следом за другими пассажирами к выходу, где нас уже ждал автобус.

Я стоял в очереди на паспортный контроль и одновременно – на мосту через речку Вюмме, здесь горели лампы, а там светила луна, еще не полная, но уже очень яркая, так что когда я достал из кармана телефон, у меня не возникло никаких проблем с набором номера, всего-то три раза нажать кнопку: меню – записная книжка – дом.

Галка взяла трубку сразу, после первого же гудка, сидела небось на кухне возле аппарата, ждала звонка.

– Привет, – сказал я. – Стою на мос… тьфу ты, в очереди стою. На паспортный контроль. Большая, а как ты думала. Но движется быстро. И пробки, надеюсь, рассосались, ночь все-таки. Так что я скоро буду. Страшно голодный и практически без подарков. Правда, здорово?

И она, конечно, сказала, что голодный мужчина без подарков – это ее идеал, которому я наконец-то начал соответствовать. И обещала заказать пиццу, или даже две пиццы, потому что дома шаром покати, только чай, кофе и почему-то пять сортов варенья. А я, конечно, сказал, что пицца и пять сортов варенья – это праздник, золотая мечта детства, даже не верится.

А пока мы говорили, очередь, конечно же, рассосалась, она только с виду была страшная, и я бегом устремился к стоянке такси; торговался, впрочем, люто, иначе нельзя.

Я сидел на заднем сидении такси, курил и думал: все-таки глупо, что я без Галки полетел, никакого удовольствия без нее ездить. И вообще, надо нам больше путешествовать, в прошлом году всего два раза выбирались – в Крым и в Бразилию… ну ладно, Бразилия – это все-таки очень круто, и денег сожрала немерено, но в этом году мы еще нигде не были, а уже, между прочим, май на дворе. Ничего, если не хлопать ушами, можно еще успеть на белые ночи в Исландию, мы же об этой чертовой Исландии с девятнадцати лет мечтаем и все никак не соберемся, а с деньгами придумаем что-нибудь, и с этой Галкиной работой дурацкой тоже, не может того быть, чтобы мы – да не придумали.

υ

– Только, – говорит, – не бросай меня сразу в Рейхенбахский водопад.

И улыбочка кривая, наглая. Ну, то есть, кажется, что наглая, на самом деле, это беднягу от смущения перекосило.

– Ладно, – отвечаю, – не буду. Я тебя, если что, прямо здесь, в Цорге утоплю.

Щурится.

– Это, что ли, местный ручеек так называется? Лучше тоже не надо. Мне там, подозреваю, примерно по пояс. Простужусь потом на ветру.

– Хорошо, я понял, что бросать тебя в какие бы то ни было водоемы нежелательно. Что дальше?

Его улыбка становится такой омерзительно нахальной, что я понимаю – еще немного, и ребенок расплачется. Нежелательный исход.

– Дальше, – говорит, – самое интересное.

На первый взгляд, ему лет восемнадцать. Но если приглядеться, заметно, что больше. Двадцать пять – двадцать шесть, а может еще старше. Просто мелкий, не маленький, а именно мелкий и нескладный, как подросток, и еще мелированные патлы дыбом, и дикие малиновые кеды с черепами, ему бы клоуном выступать в специальном цирке для готичной молодежи. Будет продолжать в том же духе, и в сорок лет придется за водкой с паспортом ходить, такова горькая судьба всех самозваных питеров пэнов.

– Я тебя знаю? – Спрашиваю.