Большая вода

Со временем мы привыкли к его все более частым исчезновениям, к его странной жизни. Тогда старые обитатели дома придумали ему особое прозвище, его назвали странник времен года. Он всегда, когда возвращался после своего, неизвестного нам пути, обязательно рассказывал нам какую-нибудь историю, и она всегда была связана со временами года. Если было лето, то человек в его рассказе шел по пыльной дороге, по сухим, пустым полям, через выгоревшие деревни. Дядя Лентен все деревни знал на память и перечислял миллион неизвестных мест. Человек шел долго, без остановки. Будь я проклят, измученный жаждой, часами без воды, с исстрадавшейся душой. Клянусь, он всегда был в дороге, один.

— А куда шел этот человек? — спрашивал кто-нибудь из ребят, трепеща, со слезами на глазах.

— Ну, человек этот, милый мой, — нежно отвечал дядя Лентен, — человек этот ходил по деревням и селам, по всем городам и домам.

О, мы уже знали, клянусь, сколь трудна и мучительна ни была эта дорога и сколь немилосердно ни палило солнце, он все перенес, ничто не могло его удержать.

— А что искал этот человек, дядя Лентен? — тихо, испуганно спросил кто-то.

— Человек что искал, хм, — дядя Лентен покрутил генеральский ус, весело подмигнул, посмотрел, размышляя, на спросившего и, наконец, сказал: м— Да ничего, милый мой! Такой уж он бродяга!

В такие минуты он всегда уводил разговор в сторону, пускался на всякие хитрости, заставлял лошадь наклонять голову по-ученому, здороваться с детьми, такими умными, знающими, ведь ребята — это те же добрые, благородные лошадки. Потом начинал мяукать по-кошачьи, подражать то сойке, то кукушке. Придумывал тысячи, тысячи других игр, только чтобы увильнуть от ответа. Но это было невозможно, со всех сторон его окружали горящие вопрошающие взгляды. Наши взгляды молили его, говорили ему: скажи нам, старик, скажи нам, дядя Лентен, скажи нам — что искал этот человек?

Через некоторое время мы узнали и это. Человек искал свою семью, свой дом, своих детей, мать своих детей. Будь я проклят, вот что искал человек.

Потом кто-то из детей с дрожью в голосе осмеливался спросить:

— А нашел тот человек своих детей, дядя Лентен?

Тут дядюшка Лентен шутливо качал головой влево-вправо, нашел, не нашел, не поймешь. Потом опять начинал рассказывать своим мягким, добродушным голосом.

— По дороге человека настигла осень, милый мой! Страшная осень!

— Ох, проклятая, — вырывалось у нас из груди, — проклятая осень, сокрушались мы.

— Чертова осень, — шептал и старый Лентеноски, — чертова непогодь, — по его лицу скользнула быстрая далекая улыбка, как случайный луч на небе в бурю, как радуга весной над полями. Будь я проклят, у старого Лентена в глазах была радуга.

И тогда следовал рассказ про осень. Шли проливные дожди, черные, мутные. Переворачивалась земля, исчезали дороги. Человек продолжал путь, как будто ему нипочем страшные холодные ливни. Как будто человеку нипочем глухая осень, темные и уродливые деревья, голые, мертвые. Его как будто и не тревожила осень, он продолжал путь как ни в чем ни бывало. Через холодные страшные воды, через грязь и заросли. Всюду, куда он ни приходил, вокруг него собирались люди, удивлялись, какой он грязный, нечистый, откуда он, кто он, черт возьми, никто не решался подойти к нему поближе. Боялись с ним говорить, боялись пустить его на порог, боялись смотреть ему в лицо. А он ничего, будь я проклят, ничего не хотел от людей. Ни хлеба, ни воды, ни крова, клянусь, ему нужны были только его дети.

Ему не верили, с недоумением мотали головами. Избегали его, говоря:

— Что ты нас спрашиваешь, несчастный! Вон тебе власть, иди к власти, она знает!

— Иди, иди!

— Вот неразумный человек, верно грешен в чем-то, — говорили люди, — да животное и то быстрее бы поняло, гляди, как смотрит, какими глазами!

— Взять вилы, сразу поймет!

— Может, он и не человек вовсе, — отплевывались тихонько женщины, а потом, квохча как наседки, собирали вокруг себя детей и запирались дома.

— А он, дядя Лентен, — спросил кто-то, всхлипывая.

Дядя Лентен тогда надолго замолк; чудно выглядел этот маленький человечек в предвечерний час среди детей, в пустом и глухом доме. Он молчал, похожий на пойманного воробья. Маленькими быстрыми глазами он смотрел на нас, переводя взгляд то на одного, то на другого, мы тоже молчали. Наступал самый глухой час в доме. Будь я проклят, все стихло. Казалось, в тот миг дядя Лентен будто постарел на тысячу лет сразу, невозвратимо. Будь я проклят, тысяча лет потерянной жизни. Сколько раз мы сговаривались не задавать ему таких вопросов, но никогда не могли сдержать слово. Какой-то черт нас подзуживал, не давал нам покоя.

Однажды мы все же услышали историю целиком.