Большая вода

— Сынок, сыночек, милый мой, — дядя Лентен прижал его к себе и, не произнося больше ни слова, потихоньку, потихоньку, как вор, шмыгнул за ворота.

Папочка Аритон Яковлески, как ни в чем ни бывало, подал нам знак продолжать петь гимн. Будь я проклят, в первый раз мы запели его от всего сердца, в первый раз с любовью. О, надо было видеть Кейтена. Он так воодушевился, так увлекся, что не заметил, что мы кончили петь, что флаг уже развевался. В своем порыве он продолжал петь. Будь я проклят, он пел.

Чудесно, нереально, волшебно звучал его слабый хрипловатый голос. Будь я проклят, когда поют гимн, то стоят по стойке смирно, Кейтен пел свободно, пел счастливо, а все мы стояли в строю навытяжку. Он, наверняка, нас не видел, наверняка, он витал в одном из своих таинственных странствий… О, большая, свободная вода! Сердце билось от радости.

Засуха. Засуха стояла века. Будь я проклят, высохла вся земля. Все выгорело, клянусь. Пока длилась засуха, все вокруг онемело, обездвижело. Солнцу угодили прямо в сердце, оно плавилось. Истекало кровью. Каждый день мы смотрели, как солнце умирает. Будь я проклят, солнце умирало. Что будет, если солнце умрет, — такие дурацкие мысли рождались у нас. Если солнце умрет, правда ведь, на землю опустится тяжелая вечная тьма — погибнут и деревья, и зеленая трава и, конечно, не будет видно полета птиц и течения прозрачных вод. Все превратится в лед: деревья, травы, растения, воды, воздух, которым мы дышим, а, может быть, и само солнце. О, Боже, как мы боялись! А у солнца есть мать, — спросил какой-то простак. У всего на свете есть мать, — сказала нам матушка Верна Яковлеска, — и у солнца тоже. Да, конечно, у всего, мать — это самое прекрасное на свете. Но папочке Аритону Яковлескому такое объяснение не понравилось. Послушай, старая, — сказал он ей строго, едва сдерживаясь, чтобы не взбелениться окончательно, нечего мне тут святость разводить, знаешь же, что мы всех святых начисто. Будь я проклят, начисто. Тогда старушка ушла в свою комнатку и долго не появлялась. Засуха длилась сто, тысячу веков. Мы не видели ни Сентерлевой вершины, ни Большой воды. Все убегало, исчезало. Наверняка поэтому царила такая глухота, мы боялись. Будь я проклят, это был настоящий страх.

Рассказ об Оливере Срезоской и девочках, случай с трусами

Я давно уже хотел вам рассказать о товарище Оливере Срезоской, заместителе директора дома. Конечно, надо бы по порядку, она, в конце концов, этого заслуживает, но вы поймете, что иногда хочется избежать порядка. Да, убежать от порядка. Вот именно так, убежать, убежать, клянусь. Да и кто не прятался, не убегал от товарища Оливеры Срезоской?

Странное было создание, с женским именем, но определенно можно сказать, что в нем ничего не было красивого, нежного. Только одно знала — бесконечно выдумывать, проводить, осуществлять, реализовывать акции. Будь я проклят, только одно — акции. А как она умела их выдумывать, в этом она была непревзойденный спец. Нередко ее имя упоминалось в докладах, стенных газетах и местной печати. Товарища Оливеру Срезоску приводили как пример бесклассового общества, клянусь. Именно так, пример бесклассового общества.

Девочки перед ней тряслись, как лист на ветке. Будь я проклят, как лист на ветке. Если приказывала ползти, они без слов ложились на землю и делали, как им велели. Просто так, как прикажет товарищ Оливера Срезоска. В наказаниях она была мастерицей, это надо признать. Но простые, заурядные, обыкновенные наказания ее уже не удовлетворяли. Она сразу поняла — не стоит марать руки всякой обыденной мелочевкой. Товарищ Оливера Срезоска или проведет значительную акцию, или треснет. При этом товарищу Оливере во всем нужны были содержание, смысл. Ее жар был так силен, и в то же время так низок, мелок, так омерзителен, что она не могла просто так, без затей и мудрствований. Она орудовала как настоящий мастер, вкладывая в работу всю душу. Будь я проклят, она верила. За первые несколько месяцев она провела шесть таких акций, из которых две определенно останутся в истории дома.