Большая вода

Первый случай был с трусами. У товарища Оливеры были красные трусы для кроссов. После фотографий генералиссимуса трусы были для нее самым святым в жизни. Будь я проклят, самым святым. Я хорошо помню, о красных трусах Оливеры Срезоской говорили с почтением, с общественным, политическим и моральным уважением — (наверняка, так про обычные не скажут). Это были спортивные трусы, которые она получила от комитета по физкультуре и культуре как победитель в осеннем кроссе в честь освобождения города. То есть, ей они были дороги как память. Известно было, что она одевала их только по государственным праздникам и в такие дни, Боже ты мой, ходила необычно, не так, как всегда. Выглядела такой гордой, загадочной. Будь я проклят, издалека ясно, что сегодня большой праздник. Но как только торжества заканчивались, она снимала их и сразу вешала на солнце, чтобы проветрить. Все хорошо, нормально. Наверняка потому она настолько и одурела в тот раз, ополоумела. Будь я проклят, именно после такого праздника товарищ Оливера Срезоска осталась без своих любимых трусов. Будь я проклят, без своих красных порток. Лучше бы ее саму утащили, вместе с душой. Господи, как она ошалела, как верещала. Мы подумали, что кому-то сегодня на роду написано, что его с потрохами сожрут.

Все молча убежали с ее пути, приткнулись к стене, как тени. Все собрались у стены, и мальчишки, и девчонки. Будь я проклят, испугались мы страшно. Без команды мы выстроились под взглядом товарища Оливеры Срезоской. Казалось, что мы подпираем проклятую стену, чтобы не упала. В целом доме было пусто и бездушно как никогда. Виднелось только дерево, разбитое надвое ударом грома, и почерневшая от горя Оливера Срезоска. Она была глубоко, очень глубоко уязвлена в самое сердце, отравлена. Предложи ей хоть варенья на золотом блюдечке, отказалась бы моментально, все, все было для нее ядом. Это дерево и Оливера Срезоска — никого и ничего как и не было вокруг. Две короткие, искореженные тени посреди пустоты дома мерялись своими бедами. Трудно было сказать, кто из них несчастнее, дерево или товарищ Оливера.

Время ожидания казалось бесконечным. Вы, может, скажете — подумаешь, трусы, но для кого-то это была жизнь. Будь я проклят, жизнь. Потом она вытащила из-за пазухи свисток и подала сигнал девочкам построиться. Мне кажется, я до сих пор слышу этот резкий звук свистка. Будь я проклят, он как будто надвое рассекал весь дом. Всех детей.

Бедные наши девочки. Большинство из них, может быть, ходили нагишом под грубыми суконными платьями. Будь я проклят, совсем голыми. А если у кого и было что, то изношенное, рваное. Будь я проклят, откуда у девочек трусы! А почти все были в таком возрасте, начинали расцветать. Когда они садились на землю, им приходилось крепко сжимать коленки. Как тяжело было нашим девочкам, этим маленьким, только начинавшим завязываться бутонам. Сказать правду, девочки были единственным украшением дома. Каждый день, каждый час они все больше расцвечивали окружающую жизнь — так цветы, проросшие из-под камня, поражают как чудо из чудес. Чудесно поражают, наполняют сердце теплым ветром, и вот уже ты совсем другой, видишь только хорошее. У одной вдруг губы стали мягкими и сладкими, как будто истекают медом, другая удивила долгим светлым взглядом, милым, сердце так и тает, кажется, небо раскрылось над головой, радуга, ласкает тебя, о, Боже, третья стыдливо склонила голову к земле, застенчивая, кроткая, как ягненок, смотришь, у нее заострилась грудь. Будь я проклят, все это так прекрасно, чудесно проявлялось в общей пустоте нашей жизни, выделялось, как чистое зерно среди мякины. Наши девочки напоминали нежный распускающийся цветок, слабую тонкую травинку, колышущуюся на весеннем ветру, напоминали все доброе, что только может пожелать сердце. Будь я проклят, по знаку Оливеры Срезоской без единого слова они сбежались, обгоняя друг друга, чтобы не опоздать. Растерянные, немые, они сразу встали в строй. Будь я проклят, немые.

Они ждали. Оливера Срезоска все еще вертелась вокруг дерева, меряя и перемеривая свою тень. Наконец, немного овладев собой, она процедила сквозь зубы:

— Кто это сделал, девочки? — ее голос был зловещ и страшен. Она так это сказала, что верилось, она страдает, очень страдает, сердце у нее обливается кровью.

Девочки будто в рот воды набрали, молчали, как рыбы. Будь я проклят, как рыбы.

— Кто совершил эту гнусность, девочки? — повторила она, переводя взгляд с одной на другую, по очереди.

Девочки молча смотрели в землю. Никто из них не подымал головы.

— Ну что ж, тем лучше, — сказала товарищ Оливера Срезоска, — если не сознаетесь, накажу вдвойне. Вперед, — после этого скомандовала она и повела их в спальню.