Большая вода

В конце концов, Кейтена поймали на месте преступления. Естественно, этого следовало ожидать, слишком заметным было его отсутствие, Господи, он так был захвачен своей работой, поленом, для него, казалось, ничего не было важнее этого куска дерева. Наверняка, кто-то увидел, как он прошмыгнул по двору, нашел его тайник, караулил его и днем и ночью. Но самым удивительным было другое, удивительно было содержание, сведения, приведенные в докладе Методии Гришкоского. Будь я проклят, в докладе. Он написал доклад о «злодеянии» Кейтена с невероятной точностью, до мелочей, по дням, по датам, с указанием погодных условий, в хорошем стиле, художественно, как какой-нибудь роман, как будто он работал над ним всю жизнь. Клянусь, все было занесено, с первого дня, когда мы разгружали дрова, наш разговор, пальтецо с разорванной подкладкой, под которым было спрятано полено, место, где Кейтен работал, где закапывал щепки, сами щепки как вещественные доказательства, ножик, которым он резал по дереву, все, все было в этом докладе, всевозможные глупости. Будь я проклят, щепки.

— Прекрасно, великолепный доклад! — восхищался папочка, товарищ Оливера Срезоска только что не расплакалась и от всего сердца, в пламенных выражениях похвалила товарища Методию Гришкоского. — Это настоящий доклад, — сказала она, — такой доклад сделал бы честь многим старшим товарищам. — Сто таких докладов, и победа за нами, — в восторге продолжал папочка, в один голос с товарищем Оливерой Срезоской. — Это во многом успех всего нашего коллектива, — заключил папочка, а товарищ Оливера Срезоска дала знак аплодировать. Будь я проклят, аплодировать. Мы приветствовали нашего выдающегося товарища Методию Гришкоского. Обезьяна, проклятые обезьяны, хотелось мне крикнуть.

Бедный Кейтен! Бедный мой приятель Исак Кейтен. Он был виновен, отделен, и стоял в углу в стороне от нас. Он ждал наказания, ждал унижения, которого никак не заслуживал. Напрасны были месяцы примерного поведения и прилежания.

— Маска сорвана, — сказал папочка победоносным тоном, как будто только и ждал этого момента, — маска сорвана, — повторил он, — камуфляж не вечен, как пудра, которая осыпается у нечестной женщины (так сравнил папочка), как пудра, которая не может скрыть лица нечестной женщины, — добавил он так искусно и деликатно. — Любой, кто посягнет на недоброе, ничего не достигнет, — сказал он потом строго, сурово, со знанием дела. — Запомни, — присовокупил он, съездив ему пару раз как бы для затравки, — сила коллектива огромна. Запомни это, мерзавец, — и он заехал ему в третий раз.

— Что запомнить, Аритон Яковлески? — спросил Кейтен, как будто его и не били; тем самым совершив большую ошибку. Будь я проклят, никогда он не мог сдержаться, если поступали несправедливо. О, Боже, после такой науки, после всего он все равно осмелился спросить.

Аритон Яковлески, Оливера Срезоска, воспитатели и учителя рты разинули от удивления. Какая дерзость! Они как будто не поверили, что этот решительный и ясный голос доносился из угла, где стоял Кейтен. Директор в ярости повернулся к нему.

— Ты еще рот открываешь, скотина, — произнес он, едва сдерживая бешенство.

Но Кейтен как будто решился идти до конца. Будь я проклят, конца. Совершенно спокойно, твердым голосом он ответил:

— Просто хотел узнать, Аритон Яковлески, — неуступчиво сказал Кейтен, поднимая глаза с пола и смело, дерзко глядя на всесильного директора.

Аритон Яковлески чуть запнулся, как будто не понял, его взгляд неопределенно блуждал по залу, пока не остановился на стене, где висели часы.

Часы давным-давно уже не ходили.

Все вокруг застыло в тишине и ожидании.

— Ах, так! — процедил папочка, схватил полено и вне себя от бешенства двинулся к Кейтену.

— Кейтен, Кейтен, — не то вскрикнул, не то взмолился я и спрятал голову под партой, чтобы не видеть, чтобы не верить. — Прощай, Кейтен, — прошептал я, — прощай, мой друг, — я решил, что пришел час расставания. Будь я проклят, расставания.

Никогда я не пойму, что случилось с нашим папочкой, никогда в жизни я не пойму, что за ветер подул в его сердце. Вместо ожидаемого грома, вместо того, что неизбежно должно было последовать, он только спросил:

— Зачем ты украл, Кейтен?

Первый раз он назвал его по имени, Кейтен.

Кейтен тоже был удивлен, смущенно и тихо он проговорил:

— Не крал я, ничего я не крал, товарищ Аритон.

— Как же не крал, — сказал тот строго, — вот, украл, — и он показал на полено. Эх, если бы Кейтен признался в чем-нибудь, может старикан бы его и простил. Но Кейтен признаваться ни в чем не собирался.

— Никогда я ничего не крал, — ответил он, вздернув голову привычным жестом, я тоже наверняка знал, что это правда, он не воровал и не будет.

— Он никогда не крал, — опять взбесился папочка, — да ты вор, каких мало, ты родился вором, ты просто разбойник!