Большая вода

Я не помню, чтобы потом мы проронили хоть слово. Мы молчали, онемев, захваченные потоком Большой воды. Большая вода опять чудесно явилась, как во сне, как далекое эхо. Будь я проклят, пришла. Клянусь, в его сердце ничего не изменилось, оно было все то же, сердце Кейтена. В нем были и дружба, и любовь, и товарищество, и приятельский взгляд, и смех, его смех, желания и вера в Большую воду, правда о Сентерлевой вершине. Будь я проклят, эта вершина существовала, вершина солнца, вечных золотых туманов. Добрый сон опять становился явью, ничто не могло уничтожить стремление к свободе в наших сердцах. В них было много любви, приятель. Будь я проклят, любви. Вокруг была Большая вода, клянусь, единственное что осталось нам от жизни в доме. Что могло быть лучше и больше этого?

Пришествие Большой воды

Я не знаю другого места, где детство умирает так быстро. Будь я проклят, если есть еще место, где детство так бездушно хоронят. Детство, прекраснейший цвет жизни, облетало, как засохший одуванчик. Никто не знал, куда исчезли дни детства. Я чувствовал, что за время, проведенное в доме, за это короткое время, мы состарились на много тысяч лет. И вот наступил тот единственный день, самый страшный, самый прекрасный день в доме. Будь я проклят, тот один единственный день.

Стояла суровая нескончаемая зима 1949 года. День был снежный, холодный. Дул ледяной ветер, принося злые черные снежинки, жалившие как оводы. Весь день погода мучилась, как роженица, выл северный ветер, люто хлестал землю и все на ней. Удивительно то, что в такие дни и погода и все остальное непременно тягостны сердцу, точно как в сказках. Мы перетаскивали дрова, сырые поленья, только что нарубленные в горах; их животворный сок превратился в лед. Будь я проклят, они должны были спасти нас от холода, от долгой, страшной зимы. Безумный ветер залетал внутрь дома и превращал его в ледяную пустыню. Иногда, чтобы заснуть, чтобы немного согреться (мы боялись залезать в холодные постели) перед сном мы устраивали борьбу, которая нередко переходила в настоящую кровавую потасовку. Дети наваливались друг на друга, как звери. Легко можно было остаться без глаза, без руки, а то и без головы. Говоря по правде, в тот день все было не так уж плохо и неприятно. Целый день мы чем-то были заняты, что-то делали, набегались, наработались, нам было тепло. Будь я проклят, это было счастьем. Мы работали. Мы разгружали дрова, перетаскивали их на место, кололи, складывали, работали по-настоящему. Откуда-то в нашу комнату принесли отличную большую печку. Было весело, мы делали нужное дело. Кровь бежала по жилам, это было здорово, наконец-то мы занимались тем, что напоминало настоящую жизнь.

Пока мы носили дрова, Кейтен под шумок сумел припрятать одно полено. Он был очень доволен своим нехорошим поступком, почти счастлив. Будь я проклят, он весь светился. Наверняка затеял что-нибудь немыслимое, подумал я, иначе он не пошел бы на такое. Для чего еще могло ему понадобиться полено, если не для какой-нибудь чертовщины, вдруг пришедшей ему в голову.

— Тебя могли увидеть, — трепеща, говорил я, — могли увидеть полено, ведь увидел же я.

— Нет, не волнуйся, малыш, — отвечал он, совершенно счастливый, как заново родившийся, глаза его сияли светом всего неба, клянусь, в нем чувствовалась большая сила.