Большая война России

После большевистского прихода к власти символическое содержание Гражданской войны значительно расширилось. Она объединяла мифы о гибели старого мира и о закономерном начале нового этапа истории, о законном насилии, о справедливой, народной войне и о светлом будущем. Миф о Гражданской войне был растяжим в любом направлении и поэтому политически полезен, он имел наготове предложения и для консолидации сторонников, и для маркировки врага, и для изгнания социально чуждых^{507}. Стилистика большевистской пропаганды, в значительной степени основанная на метафоре Гражданской войны, нагнетала ощущение того, что военное время еще не закончилось. Любой род деятельности квалифицировался как борьба, 71юбая сфера приложения человеческих усилий — как фронт. Мирная жизнь была словно изрезана сетью бесчисленных фронтов: в ней «хозяйственный фронт» соседствовал с «газетным фронтом», «голодный фронт» — с «бескровным фронтом», «трудовой фронт» — с «продовольственным фронтом» и так далее. Ощущение пребывания Советской России в кольце подобных видимых и невидимых фронтов, в положении осажденной крепости поддерживалось всеми возможными способами. Жизнь кишела необозримым количеством очевидных и тайных врагов. Большевистская метафора Гражданской войны имела не только пространственный, но и временной аспект: она устанавливала фронтовую линию в отношении «проклятого прошлого» и линию борьбы за «светлое будущее».

Об образах Гражданской войны, сконструированных противниками большевиков, современная историография располагает гораздо более скудными знаниями. Современники из консервативных и либеральных кругов тиражировали однозначно негативный образ революции и Гражданской войны как нового издания «Смутного времени»^{508}. Эта метафора содержала идеи заговора, захвата власти и предательства. Подобный толковательный образец отчасти совпадал с простонародным приданием смысла Гражданской войне как концу света и борьбе с Антихристом^{509}.

Вместе с тем образы Гражданской войны «красных» и «белых», циркулировавшие в уральской периодике, были поразительно сходны. И те и другие почти по-манихейски раскалывали мир на силы добра и зла, славя и героизируя собственную партию и демонизируя противника. Поднятие «боевого духа» народа во время Гражданской войны осуществлялось всеми режимами одинаково — через создание образа жестокого противника, который не пощадит население в случае своей военной удачи. Бестиализация врага подготавливала его уничтожение и была направлена на снятие барьеров при применении к нему насилия. Во многих газетах на «красных» и «белых» территориях Урала появились рубрики о жизни за пределами подконтрольной области — «Там, где нет советской власти», «В умирающей Совдепии», «В Колчакни», «В Большевизии», «История одного преступления», «В немецко-большевистском царстве» и так далее, — насыщенные информацией о зверствах врагов. Размещавшиеся в этих рубриках материалы явно или подспудно стилизовали Гражданскую войну как освободительную борьбу против жестоких завоевателей^{510}.

К сожалению, почти ничего не известно о конструировании некоторыми категориями уральского населения собственных позитивных образов «народной войны», отличавшихся от большевистского иной оценкой воюющих сторон. Косвенные данные — прежде всего активное циркулирование на Урале, особенно в сельской местности, в 1919–1921 годах слухов о скором падении советской власти и возвращении «белых» — позволяют предположить, что оренбургские казаки, башкиры, а также широкие слои крестьянства свое участие в Гражданской войне на стороне противников большевизма, а затем в повстанческом движении интерпретировали как (священную) войну за веру, свободу и независимость^{511}.