Большая земля

На противоположном берегу двигалась странная, качающаяся фигура. Сначала Наталья решила, что сюда забрел пьяный мужик со свадьбы. Но этого не могло случиться — обход был слишком далек. «Утевский, из коммунаров», — сообразила она и от внезапного страха повалилась ничком. Человек остановился на берегу. Наталья, подняв голову, увидела бледное пятно лица и перекошенную линию плеч. «Безрукий, что ли?» — удивилась она. Тут человек повернулся и сразу исчез в сумерках. Наталья побежала домой. Она едва не опоздала к ужину.

Когда выхлебали щи, Степан постучал ложкой по краю блюда, что означало: «Теперь бери с мясом». Но стук вышел громкий. Старуха испуганно выпрямилась и положила ложку. Братья переглянулись и враз звучно зажевали мясо, выжидающе поглядывая на отца.

— И где им осилить такую землицу? — Степан насмешливо поднял брови. — В председателях-то хромой Николка Логунов.

Наталья вся как-то дернулась и выронила ложку.

— Ну?! — грозно крикнул Степан. Он не любил шума и беспорядка за столом.

Наталья подняла ложку и встала, пунцовая и растерянная.

— На том спасибо. Сыта я.

Глава четвертая

Первая ночь на хуторе прошла тревожно — ребятишки хныкали от холода, бабы беспокойно ворочались. Николай дважды выходил во двор и подолгу простаивал у дверей конюшни: боялся, не свели бы лошадей. В конюшне был деревянный настил, и Николай слышал, как лошади сонно переступали с ноги на ногу. «Чего боюсь? — укорял он себя, возвращаясь с обхода. — А если и боюсь — людям не надо этого показывать».

На заре он поднял коммунаров. Голос у него был такой спокойный, что женщины молча подчинились его приказанию: взяли лопаты и ушли на берег Старицы — копать гряды под капусту.

Мужчины отправились замерять яровое поле. Степь вокруг хутора закипала молодой зеленью. Орловские давно отсеялись. Их ровные боронованные поля успели уже порыжеть под солнцем, а сочные полосы озими изумрудно зеленели у самых владений коммуны.

Последний урожай ржи на бывших аржановских землях волость сняла два года назад, яровой же клин давно стоял впусте, с заросшими межами. Коммунары целый день колесили по степи, спорили, размахивали батогами и наконец забили редкие колья, обозначившие поля.

Домой вернулись в сумерках. У моста их встретили ребятишки. Двое белоголовых сыновей малорослого Гончарова бросились к отцу. Старший успел схватить усталого Павла Васильевича за свободную руку, младший же уцепился за рубаху и семенил сзади, часто спотыкаясь. Тогда Николай подхватил мальчишку и посадил к себе на плечи. Тот благодарно засопел и обнял его ручонкой. «Осенью валенки ребятам сваляем», — решил Николай, растроганно покосившись на босые и уже задубелые ноги мальчика.

Утром выехали на пахоту. Николаю достался участок на пригорке. Он остановил лошадей у межи, направил плуг и оглянулся. Утренняя тишина окружала его. Он вздохнул, коротко крикнул на лошадей, налег на ручку плуга и пошел по борозде, волоча больную ногу. Под плугом хрустели и рвались корни, земля отваливалась черными жирными комьями. Николай выпрямился только у поворота, когда увидел тонкую фигурку босой девушки. Подобрав юбки, она бежала прямо на него.

— Из Орловки! Наталья! — громко сказал себе Николай и хлестнул лошадей.

Не смея оглянуться, он зашагал за плугом. Девушка догнала его и, часто дыша, пошла рядом. Николай поднял голову. Это была длинноногая Дунька, дочь Дилигана.

— Дядя Николай, — звонко сказала она, — дай я попашусь.

Лицо Николая выразило полное смятение.

— Трудно тебе, дядя Николай, — робко добавила она. — А я ведь за мужика могу.

— Ну-ну, — с усилием пробормотал Николай. — Пробуй.

Только сейчас он понял, что ждал давнишнюю, молоденькую Наталью, которая вот так легко и ладно бегала по утевским лугам. «Эка! Разве Наталья может быть сейчас вот такая молоденькая!» — подумал он и невесело улыбнулся.

Коммунары решили засеять пятьдесят десятин пшеницей. Пахали от темна до темна. Пробовали пахать и ночью, но эту затею пришлось отложить: ночи были слишком темны, пашня выходила с огрехами, а усталые люди засыпали на ходу.

Левое побережье Старицы коммунары отвели под сенокосные угодья, замеряли большой озимый клин, и все-таки свободная земля выпирала отовсюду, буйно прорастала травой и дикими цветами.

«Удивленье: душит нас земля», — ревниво повторял седой Климентий.

В коммуне говорили о земле радостно и с тайной тревогой. Люди исхудали, почернели от степного солнца. Бабы ходили злые, носы у них облупились: копать гряды приходилось по целине, опутанной травой и старыми цепкими корнями.

По вечерам в главном доме коммуны шли шумные споры. В конце концов мужчины угрюмо порешили сбавить пахоты на пять десятин. Скоро, однако, стало ясно, что коммунарам не поднять и сорока десятин: время шло, лошади были измучены до крайности.

…Дилиган пахал на участке, соседнем с Николаем. Он прокладывал борозду, тонко покрикивая на лошадей, когда рукоять вдруг прыгнула у него из рук и плуг резко качнуло в сторону.

— Стой! — испуганно закричал Дилиган и высвободил лемех.