Большая земля

— Ты погоди, Василий, — мягко остановил его Гончаров. — Не так тут просто. Афанасий-то, конечно, Курылевым обиженный. Поманил его Курылев богатством своим — будешь, дескать, наследником, — да и выставил на улицу ни с чем. Но ведь сколько годов батрачил Афоня на своего злыдня, должно же у него батрацкое рассуждение сложиться!

— Батрацкое-то в нем давно выветрилось, — спокойно усмехнулся Карасев. — Говорили мне, он в божественность ударился. Правду ищет.

— А может, у нас правду найдет? — с явным интересом спросил Ремнев. — Мужик совсем еще не старый, силищи у него, как у медведя. А божественность — она больше для стариков годится да для девок-вековух.

— В том-то и дело! — живо подхватил Гончаров. — Это Лушка его обротала… — Он посмотрел на дремавшую землеустроительницу и понизил голос: — Лушка-то сколько лет в светелке просидела, божественные книжки мусолила… Но, конечно, и о грешных делах тоже не забывала.

Карасев весело расхохотался, а Павел Васильевич и Авдотья выразительно переглянулись: они хорошо знали, что Лушка, или, как ее теперь звали в Утевке, Князева жена, и шинкарила, и травками лечила, а в решительных случаях оказывала тайную помощь неосторожным девицам или легкомысленным молодухам. Ремнев, семья которого по-прежнему жила в Утевке, также знал об этом. Но его, как видно, занимала не Лушка, а Афанасий.

— На что же этот медведище силу свою расходует? — спросил он, смеющимися глазами оглядывая собеседников.

Павел Васильевич сказал, что медведище, возвратясь в Утевку, сразу отступился от крестьянских дел и вот уже три года ходит в школьных сторожах.

Ремнев помолчал, подумал, потом попросил Авдотью:

— Ты все-таки сходи к нему, Егорьевна… Ладно?

— Сходить недолго… — с сомнением ответила Авдотья. И про себя подумала, что молодайку Поветьевых, Надежду, ей тоже надо повидать.

Только под утро кончилась шумная беседа и Авдотья вышла со двора Дилигана. Ночные свинцовые тени отбежали к избам, дорога уже слегка высветлела, на чистом хрустком снегу дрожали едва видные, скорее угадываемые, розовые отблески рассвета.

Переполненная радостным удивлением и решимостью, Авдотья зашагала домой. Отворяя плетневые воротца, она еще раз глянула на тихую ночную улицу. Глаза ее задержались на темной, низенькой избенке вдовы Мариши, и Авдотья вдруг решила: не к Афанасию Князю и его Лушке пойдет она сначала и не к Поветьевым, а в знакомую и, можно сказать, родную ей избу Бахаревых, к Марише.

Глава пятая

В то время как Авдотья болела, Мариша только однажды проведала ее. Кузька, сказавший о матери, что она «на собрания ходит, хвост завила», повторил чужие слова, да и то без всякого смысла: Мариша, может, только два или три раза ходила на собрания; ей в эту осень было не до мирских дел, потому что в жизнь ее, как хозяин, вломился Федор Панов, по прозвищу Святой, ее ровесник, одинокий вдовец, отчаянный кудреватый утевский ямщик.

Казалось, Марише нечего уж было ждать от жизни: какой-то годок оставался до «бабьего веку», до сорока лет, а жила она еще очень трудно, на поденках, в вечных долгах. В голодный год похоронила двух младших дочек, выжили только Кузька и старшенькая Дашка. Кузьке чуть ли не с восьми лет довелось выйти на пашню да на огороды, и все к чужим людям. Но Кузя рос крепеньким, хотя и невысоким парнишкой, а вот Дашка долго бегала золотушной, невидной девчонкой. Мариша брала ее с собой на поденки. Дашка старательно гнула спину на чужом поле, а мать, поглядев, нет ли поблизости хозяина, остерегала ее:

— Не подымай тяжело! Надорвешься, горе мое, какая будешь невеста?

Каждую осень, связав последний сноп на дегтевском поле, выбрав последнюю картофелину из раскисшей ледяной земли, Мариша с Дашкой уходили от скупого хозяина в слезах и злобе. Так же произошло и в эту осень: Дегтев столь ловко рассчитался с ними, что заработанных денег и муки едва-едва должно было хватить до пасхи. О приданом для Дашки уж и думать было нечего.

И тут, среди горя и недостач, Мариша как-то невзначай приметила, что Дашка выровнялась, налилась в теле, порумянела в лице: Мариша видела словно бы себя, какой она была в девичестве. Видела и со стыдом думала о том, что из приданого у Дашки только и скоплена немудрящая постель.

Вот тогда-то через порог ее избенки, нежданный и негаданный, перешагнул Федор Святой. Марише показалось, что одинокий вдовец пришел свататься к Дашке. «Староват, правда, да и без сватов заявился», — подумала она и, накинув на плечи полушалок, повела с гостем безразличный разговор. Дашка, собиравшаяся на вечерку, несколько раз прошла мимо Федора. На ее щеках рдел яркий, как кровь, румянец, и мать догадалась, что девка опять натерлась красной бумажкой…