Больше, чем это

— К тебе гости, — коротко бросила мама в дверях его комнаты одним субботним утром.

«Гудмунд», — подумал Сет. Сердце в груди подпрыгнуло так, что закружилась голова. Они не виделись с того самого вечера несколько недель назад, когда Гудмунд обещал, что они не потеряют друг друга из виду и что будущее ждет их, нужно только настроиться.

Однако с тех пор мобильный Гудмунда — то ли конфискованный, то ли сменивший номер — не отвечал, как и все адреса его электронной почты. Хотя что стоит попросить телефон у кого-нибудь из новых одноклассников или завести себе поддельный ящик? В наши дни отрубить связь человеку невозможно.

Но Гудмунд молчал.

И вот сейчас… Сет вылетел из кровати и рванул на себя дверь…

На пороге стоял Оуэн.

— Привет, Сет, — сказал брат.

Сет мягко отодвинул Оуэна с дороги:

— Пусти. Ко мне…

— Я сочинил песню для кларнета.

— Оуэн, потом!

Сет сбежал по лестнице и с горящими глазами вылетел в гостиную:

— Гудмунд, черт, я уж и не думал…

Он замер на полуслове. Это был не Гудмунд.

— Эйч…

Лицо обдало жаром, Сет почувствовал ползущий по шее предательский румянец.

Однако к смущению примешивалась злость.

Эйч с ним не разговаривал, в упор замечать не хотел с тех самых пор, как Моника разослала снимок. Волна издевательств в школе постепенно схлынула, но вокруг Сета словно минное поле образовалось, через которое никто даже при желании не смог бы к нему пробиться. Сет всегда знал, что Эйч у них самое слабое звено, что именно ему окажется невыносимо ассоциироваться с двумя парнями, которые, как выяснилось, чпокаются друг с другом.

Но ведь он хороший? Сету казалось, что за всей этой клоунадой и дурацкими приколами скрывается нормальный, порядочный человек. И от этого бойкот ранил еще больнее.

— Это не он, это я, — подтвердил Эйч, ссутулившийся на диване под той жуткой картиной Сетова дяди, которая его тоже пугала в более мелком возрасте. Даже куртку не снял. — Я его не видел.

Они были в комнате одни. Мама исчезла незнамо куда, а отец, как всегда, стучал на кухне.

Молчание затягивалось.

— Если хочешь, я уйду, — наконец произнес Эйч.

— Зачем пришел?

— Я должен тебе кое-что сказать. Не знаю даже, надо ли… Но все-таки.

— Все-таки что?

— Все-таки, может, да.

После секундного колебания Сет уселся в кресло напротив.

— Мне было дерьмово, Эйч.

— Знаю.

— Я думал, ты мне друг.

— Знаю…

— Я ничего плохого тебе не сделал. Мы ничего плохого…

— Ага, конечно. Вы нам врали.

— Мы не врали.

— Вы скрывали. Хотя и так видно было, если кто не слепой.

— Что видно? — настороженно уточнил Сет.

Эйч посмотрел ему в глаза:

— Что ты его любил.

Щеки снова вспыхнули, но Сет промолчал.

Эйч начал вертеть в руках перчатки:

— Ну, то есть я-то как раз не видел. Кретин потому что. Но если вспомнить и сопоставить… То все же очевидно.

— И как я вам должен был объявить, спрашивается? Если вы вот так вот реагируете?

— Мы не… — запротестовал Эйч, но тут же, оглянувшись, понизил голос. — Мы не поэтому. Я не потому себя так веду.

— Ну, конечно.

Эйч вздохнул:

— Хорошо, и поэтому тоже, но больше всего не это бесит. Хотя мне, знаешь ли, тоже нелегко. Теперь все думают, что и я голубой.

— Не думают. Ты сто лет с Моникой…

— Ну-у-у… — протянул Эйч с каким-то странным видом.

— Что?

— Мы больше не встречаемся.

Сет посмотрел удивленно:

— Вообще-то и правильно. Это ведь ее рук дело. Если бы не она…

— Сет, — перебил его Эйч.

Сет замолчал. Как-то нехорошо засосало под ложечкой от тона, которым Эйч произнес его имя.

— Что?

— Ты никогда не задумывался, откуда у нее-то эти снимки?

— В смысле?

Эйч снова принялся теребить перчатки, комкать неловко в руках.

— Думаешь, Гудмунд просто так, по забывчивости, телефон без присмотра оставил? Протупил, да? Наш-то вундеркинд? — пробормотал он.

— Хочешь сказать… — Голос Сета оборвался, пришлось начать заново. — Хочешь сказать, он сам его дал Монике?

Эйч помотал головой:

— Нет, Сет, не то.

— Тогда что?

Эйч нехотя вздохнул поглубже:

— Ты же помнишь, как она всегда заигрывала с Гудмундом? И он с ней в ответ?

— Ну, да, Моника по нему страдала. — Сет заметил, как дернулся Эйч. — Прости, конечно, давай без обид, она была с тобой, и отлично, но ты же сам знаешь…

— Да, — грустно кивнул Эйч. — Знаю.

— Поэтому она так и поступила. Даже мне призналась. Узнала про меня с Гудмундом, заревновала, и вот…

— Она узнала, потому что сама с ним спала.

Фраза повисла в воздухе, словно написанная, казалось, ее можно прочитать.

Можно, но глаза отказывались.

— Что? — наконец выдавил Сет.

— Она мне сказала. В итоге. Вчера вечером. — Он нахмурился. — Когда бросила меня. Сказала, что обнаружила снимки, когда ночью взяла телефон, чтобы сфотографировать их вдвоем. — Эйч совсем истерзал несчастные перчатки, вот-вот порвет. — И они, кажется, поссорились. И, типа, он сказал, что спит с ней только потому, что ей это нужно. Что она ему дорога как друг, и он не знает, как ей помочь, поэтому дает ей желаемое, потому что… — Эйч пожал плечами. — Потому что она этого желает.

Вокруг все словно застыло. И словно никогда больше не оттает. Вечная стужа.

И пустота.

«Я не могу быть всем для кого-то, — сказал Гудмунд в тот последний вечер. — Даже для тебя, Сет».

Самая большая ошибка Гудмунда. Что он не мог заменить кому-то весь мир.

Но все равно пытался.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил наконец Сет.

— Потому что это правда. И я думал… не знаю… — Эйч вздохнул. — Может, тебе теперь будет легче, что он уехал.

— Нет. Совсем не легче.

Эйч в волнении взъерошил волосы:

— Черт, Сет, я рассказываю тебе, потому что… почему все должны терять всех сразу? Мы же дружили. Ну, накосячил кто-то. Не сказал то, что должен был сказать, и сделал то, чего не должен был делать, но, блин, людям же нужно. Я знаю. Нужно то-то и то-то, зачем — они сами не в курсе, просто нужно, и все. Мне, по большому счету, до лампочки, что она с ним спала. Гораздо страшнее то, что она меня бросила, потому что кто у меня теперь останется-то?

Он посмотрел на Сета, и Сет увидел, какой он потерянный.

— У меня было трое друзей, лучших друзей, а теперь что? Никого. Одни ушлепки, которые считают, что я наполовину голубой, и никак с этой темы не слезут.

Сет медленно осел в кресле, внутри по-прежнему все рвалось в клочья.

— Зачем ты пришел, Эйч?

— Не знаю, — простонал в отчаянии Эйч. — Думал поделиться. Правдой. Говорю же, думал, тебя отпустит, если узнаешь.

Сет молчал, глаза отказывались смотреть на Эйча. Тот подождал еще немного и, больше ничего от Сета не дождавшись, надел перчатки.

— Похоже, он по-настоящему тебя любил, — выговорил Эйч. — По крайней мере, ей так показалось.

На этом Эйч ушел. Входная дверь открылась и закрылась.

Сет остался один.

Через какое-то время — он не знал какое — Сет встал и поднялся по лестнице, едва отдавая себе отчет в том, что делает. Оуэн все так же ждал на пороге, сжимая в руках кларнет:

— Послушаешь теперь мою песню?

Улыбка до ушей, на голове кавардак.

Сет прошел в комнату, даже не взглянув на него.

— Я ее для тебя сочинил, потому что ты был совсем грустный.

Оуэн поднес кларнет к губам и заиграл. Сет закрыл перед ним дверь. Это его не остановило. Неожиданно мелодичный проигрыш повторился несколько раз и довольно бегло, но Сет, не слыша ничего вокруг, просто сел на кровать.

Внутри сплошная пустота.

И странное спокойствие.

Он сам не заметил, как начал уборку в комнате.

Потом надел куртку.

И отправился к океану.