Больше, чем это

— Что, неужели даже после сотен смертей подряд я не заслужила одну жалкую сигарету?

— Я молчу.

— А я не молчу, — качает головой Томаш. — Ты столько раз обманула смерть сегодня, обмани еще разок.

— А тебя не спрашивают, — огрызается Реджина, но куда мягче обычного.

Они шагают почти час. Когда позади остается полуразрушенный железнодорожный мост и показывается супермаркет, Сет предлагает зайти к нему домой, но Реджина по-прежнему дрожит даже на солнцепеке и хочет поскорее избавиться от бинтов, так что они переходят дорогу там, где видели оленей, и поворачивают к Реджининому дому.

— Все время жду, что он откуда-нибудь выскочит, — признается Реджина шепотом у дорожки к крыльцу. — Такое ощущение, что от него нельзя вот так просто избавиться.

— Это, по-твоему, просто? — возмущается Томаш.

— В выдуманной истории так и было бы, — подтверждает Сет. — Нападение, когда уже не ждешь. Злодей, которого никак не истребить.

— Ну что ты гонишь?

— Ты же сама так думаешь.

— Еще чего! — Вид у Реджины вызывающий. — Я знаю, что я настоящая. И это погружение в виртуал как раз подтверждает, что я права.

Они подходят к дому, и действительно, никаких неожиданностей на крыльце их не подстерегает. Гостиная выглядит прежней, Реджинин гроб в центре, вокруг тесным кольцом диван и кресла. Реджина идет наверх переодеваться, а Томаш — на кухню, кашеварить.

Сет садится на диван перед гробом. Слышно, как Томаш гремит посудой, чертыхаясь по-польски, когда не получается разжечь маленькую газовую плитку с первой пары попыток. Наверху шумит вода в ванной — Реджина смывает с себя кошмар пережитого.

Забавные они оба — и непростые.

При мысли о них у Сета сжимается сердце.

Но прислушавшись к себе, он понимает, что это не горькая боль. Совсем не горькая.

И он улыбается краем губ. А потом надавливает на крышку гроба, как делал в тюрьме.

С третьего-четвертого раза экран загорается — рябит, но изображение разобрать можно.

Чуть погодя Томаш выходит из кухни с двумя дымящимися тарелками в руках.

— Праздничный ужин, — возвещает он, вручая одну Сету. — Хот-доги, кукуруза и чили кон карне.

— Тебе смешно, а для американца это на самом деле почти барбекю.

— Да, я же забываю все время, что ты американец.

— Ну, не особенно-то я…

— РЕДЖИНА! — кричит Томаш так, что у Сета уши закладывает. — Ужин готов!

— Я вообще-то здесь, — говорит Реджина, спускаясь по лестнице в свежей одежде и промокая волосы полотенцем.

— На кухне, — добавляет Томаш. — Подогревается на плитке.

— Отличный способ спалить дом дотла.

— Всегда пожалуйста, — поет Томаш в ответ.

Какое-то время они молча едят.

Томаш заканчивает первым и, удовлетворенно рыгнув, ставит тарелку на приставной столик:

— Ну что? Что теперь будем делать?

— Я бы поспала недельку, Или месяц.

— Я думал, может, сходить в супермаркет, — предлагает Томаш. — Мы ведь туда так и не вернулись. А там столько еды и разных полезных штук.

— Точно, мне бы не помешало еще…

— Только не сигарет! — перебивает Томаш. — Ты снова живая. Мы тебя спасли. Давай ты бросишь курить по такому случаю. Отпразднуем.

— Вообще-то, — задумывается Реджина, — может, нам и вправду стоит отпраздновать.

Томаш оглядывается на нее удивленно:

— Ты имеешь в виду?..

— Вот-вот.

— Что опять за тайны? — спрашивает Сет.

Реджина забирает у него тарелку и несет на кухню.

— Есть вещи, которым годы идут только на пользу, — улыбается она.

Сет смотрит на Томаша — тот расплывается в улыбке до ушей.

— О чем она?

— Об особых поводах! — Мальчишка вдруг серьезнеет. — Хотя тут с ними негусто.

Реджина появляется в дверях кухни — в одной руке бутылка вина, в другой — три кофейные чашки.

— Холодильников у нас нет, так что, надеюсь, вы любите красное.

Откупорив бутылку до ужаса ржавым штопором, она наливает полную чашку себе и Сету, полчашки Томашу, который тут же откликается возмущенным «Эй!».

— Добавь ему, — просит Сет. — Он заслужил.

Реджина скептически щурится, но все же доливает, и они поднимают чашки в неловком тосте.

— За то, что мы живы! — произносит Реджина.

— Снова, — добавляет Сет.

— Na zdrowie, — заканчивает Томаш.

Они делают по глотку. Томаш сразу же сплевывает обратно в чашку:

— фу-у-у! И люди это пьют?

— Ты на причастиях разве не пробовал? — удивляется Реджина. — Мне казалось, поляки все католики.

— Ну да. Но я думал, вино для причастия специально делают противным, чтобы все пили по чуть-чуть. А вот настоящее…

— Должно быть похоже на виноградный сок, — заканчивает за него Реджина.

Томаш кивает.

— Ничего общего, — вздыхает мальчишка. Он принюхивается к чашке и делает еще глоток, на этот раз совсем маленький. — Жуть!

Потом отпивает еще.

Сет пьет свое. Дома ему иногда наливали вина за ужином, к вящему ужасу решительно неевропейских родителей одноклассников. Оно ему никогда особенно не нравилось — слишком уксусное, но здесь, сейчас, это даже не напиток, а символ, ритуал, и здесь оно его радует.

А вот Реджина едва пригубила. Долго держит чашку в руках, потом ставит на стол.

— Не нравится? — спрашивает Сет. — Оно неплохое. Тяжеловатое, но…