Больше лает, чем кусает

— А потом я понеслась по дороге, которая ведет к Гэллопс...— Люси задохнулась, восторгаясь своей собственной находчивостью и настойчивостью.— Ну, вот я и здесь, с тобой!

Как она мчалась! Как уверенно она выбирала дорогу! Как умело срезала углы! Почти так же волнующе, как в кино, когда гонятся за уходящим поездом! Белаква поцеловал Люси в колено.

— Браво!

Подумать только — вот перед ним женщина, которой так приспичило его увидеть и с ним пообщаться! Разве можно не умилиться?!

И лицом, и фигурой Люси была обворожительна, и как человек она была почти само совершенство. Вот возьмите для примера хотя бы несколько ее черт: она была черноволоса как гагат[153], ее бледность не менялась ни при каких обстоятельствах; ее довольно коротко постриженные волосы вороньим крылом укрывали ей голову; ее лоб формой напоминал веерообразное окно над дверью, спроектированное блестящим архитектором. Но было бы пустой тратой времени перечислять все части ее тела и описывать их. Достаточно будет сказать, что эта молодая женщина была без какого-либо изъяна — само совершенство. Однако мы все же просто должны упомянуть о том, что ее тело — которому, увы, как и всякой человеческой плоти, суждено увянуть,— что ее нижние конечности, от того места, где они начинались и до самых кончиков пальцев, где они заканчивались, были столь безупречны, что даже человеческие тела, изображенные Синьорелли[154], кое в чем ей бы уступили. И добавим еще, что все очарование ее ног и бедер можно было оценить по достоинству, даже несмотря на ее бриджи для верховой езды. Что еще можно было бы сказать о женских ножках, включая бедра? А может быть, это все просто нелепо и смехотворно?

А Белаква меж тем, после того как улеглись первые восторги, вызванные ее неожиданным появлением и рассказом о том, как она его высмотрела издалека, стал задаваться вопросом, пока не произнося его вслух: а какого, собственно, черта ей от него нужно? Но судя по всему, ей ничего конкретного не было нужно, и на его осторожный вопрос она ответила, что ей просто хотелось побыть рядом с ним. Что, несомненно, не соответствовало истине — ей хотелось кой-чего, совершенно конкретного. Однако мы умолчим, чего именно.

— Послушай, моя дорогая Люси,— собравшись с духом произнес Белаква,— я знаю, что ты... что ты не будешь против, если сегодняшний вечер я проведу...— Белаква запнулся, подыскивая нужные слова, которые под внешней ласковостью скрывали бы жесткие факты: — ...проведу со своей Funklein[155].

Люси, судя по выражению ее лица, была явно огорчена и раздосадована этими словами Белаквы. Он, как ящерица, все время от нее убегает! Похоже, избегать ее уже вошло у него в привычку. Если он в ближайшее же время не изменит своего поведения, то какой ей от него прок?

— Понимаешь, меня замучил приступ кашля,— пожаловался он, а потом стал извиняться.— Ну, а из-за этого препаршивейшее настроение. Надеюсь, с Божьей помощью все скоро пройдет, но пока я не гожусь для общения ни с кем, особенно с такой миловидной женщиной, как моя Люси.

По отношению к Люси эпитет "миловидный" был явно недостаточен (в этом был какой-то отголосок поэзии Нобелевского лауреата Йетса[156]) — она, как мы сказали, была просто красавица, с иссиня-черными волосами, бледным, застывшим в мраморном совершенстве лицом, с плотной, гибкой коленкой, твердой, изумительной формы грудью, которая, придется нам походя заметить, слегка вспотела под черной кофточкой.

Теперь был ее черед высказаться.

— Неужели ты воображаешь,— вопросила Люси,— что мне нужно твое общество, от которого в данный момент столько же проку, сколько от и так уже никому не нужной перочистки! Пусть засыхают в ручке чернила, пусть — если выразиться несколько по-иному — вино вычищает осадки!

Белаква, выслушав этот выпад, заговорил и сказал именно то, что, как полагала Люси, он рано или поздно скажет, и вынудить его к этому высказыванию можно было, просто выдерживая с ним нужный тон в течение достаточно долгого времени.

— Я, видишь ли, отправился на прогулку именно для того, чтобы разогнать сплин.

— Разогнать сплин? — воскликнула Люси. Ее уже так утомили его унылые настроения.

— Ну да, я же тебе объясняю,— бормотал Белаква,— меня охватил сильнейший приступ хандры, моей извечной подруги, пособницы дьявола, вот я и отправился в одинокую прогулку, чтобы развеяться.

Белаква водил пальцем, который напоминал раковину ископаемого белемнита, называемого часто "перстом дьявола", по шкуре коня и мучительно размышлял над тем, как же высказаться таким образом, чтобы его поняли и не обиделись.

— Меня охватила черная тоска — это, как ты знаешь, со мной бывает,— и я решил, что лучше всего мне будет отправиться вон в тот лесок. Я надеялся, что такая прогулка даст мне немного sursum corda[157],— выдавил наконец из себя Белаква с достаточной убежденностью, но с несчастным видом.

Представлять свое решение отправиться в лес через пастбища как спонтанное также являлось отклонением от истины, ибо он мечтал о прогулке в лес с самого утра.

— Corda — это хорошо,— мечтательно проговорила Люси.