Больше не приходи

– Нет, вас не боюсь. И с вами – не боюсь. Вы, наверное, и приемы знаете?

Боже мой! Детский сад. Перепуганная, а держится неплохо, не то, что Валерик. Жертвовать ради такой, парень, не стоит, но и ты ее не стоишь. Не по зубам.

Настя посмотрела Самоварову прямо в лицо и вдруг сказала:

– Я знаю, вы мне не поверили. Думаете, это я. Думаете, думаете, я же вижу! Только всё не так. Я не хочу, чтобы вы продолжали меня считать вруньей и еще... того хуже. Мне только с вами не страшно. Я здесь с вами побуду, и... вам, конечно, надо все знать, чтобы вы верили, что мне страшно. Если бы это я была – разве бы боялась так? Значит, вот вам вся правда: одна самонадеянная дура...

Она понимала, что надо все кому-нибудь рассказать, только говорить нужно быстро и бесцветно. Слов восемь-десять, чтобы было понятно, и – всё. Не размазывать этот позор! Как одна самонадеянная дура, набитая дикими фантазиями, терзалась целый день, идти или не идти писать свечку к гению, который перед тем ее недвусмысленно лапал. Скучный тот день угас, и сомнения тоже растаяли. Идти! А что такого? Она дала понять, что его поползновения ей безразличны, и она хочет, чтобы он отнесся к ней так же, как, скажем, к Валерику. Разглядел же он в ней талант, сам утром говорил! Что же, если она девчонка, значит, сразу в постель? Она просто человек, которого надо уважать. Она будет держаться серьезно. Если потребуется – скажет ему все начистоту, а там видно будет. Что-то говорило ей, что должно получиться. Он очень неглуп и сообразит, что она не такая... Короче, в назначенное время дура постучалась к гению.

– Войдите.

Он уже писал. И то, что он писал, было великолепно. Она, стараясь не глазеть по сторонам, устроила на этюднике свой холст, уставилась на свечку, троящуюся в зеркалах, взяла уголек. Гений спокойно писал. Ее уголь зашоркал по шершавому холсту. Постановка страшно красивая. То-то в институте ахнут. А он работает себе, на нее даже не глядит. Все хорошо! Все хорошо!

И тут он подошел сзади. Она вся напряглась. Господи, неужели снова плохо закомпоновала? Вроде, нет. И в пропорциях не наврала. Он ровно, шумно дышал сзади, большой и горячий. Она дернулась, хотела вопросительно оглянуться, но вышло только, что он ткнулся ей в шею жесткой бородой и схватил за локти. Опять! Все-таки!..

– Какая гадость, – прошептала наконец дура.

– Гадость? – зашептал в ответ и гений. – Ты что же, дразнить меня вздумала?

Она снова задергалась, высвободила руки, схватила уголь и принялась поспешно и плохо рисовать свечку. Он все еще стоял сзади. Она не выдержала, снова оглянулась и увидела, что он спокойно улыбается.

– Давайте работать, – примирительно пролепетала она. Ну что за дурища!

– Работать? А в «А.Н. коллекции» выставляться? А в Германии? Ты не про это разве утром говорила?

– Про это. Что, не подхожу?

– Отчего же? Туда всякий почти подходит, только берут не всех.

– Чтобы взяли, это необходимо?

– Ага. А ты как думала? Вот парень закомплексованный, который притащил тебя сюда... Ты ведь и в подметки со своей живописью ему не годишься. Ему-то Богом дадено. Но ведь бедолаге еще сколько придется головой в стенку биться! А ты просто так хочешь, за улыбочку?

Она стояла, как громом пораженная. Так она – недоталантлива? Недодал Бог? Неужели?

Он будто мысли ее прочитал:

– Да не переживай так. Я же говорил, что ты не без данных. А при такой-то милоте все будет чудно. Иди сюда!

Он все тянул к себе остолбеневшую дуру, а она все лепетала:

– Я так не могу... Может, сначала в «А.Н. коллекцию»?.. потом, может, мы с вами подружимся... я привыкну...

Гений расхохотался:

– Вот это подход! Стулья утром, вечером деньги? А я ведь сам дорогого стою!

Хохотал, потому что видел – не может дура вдруг распрощаться с намечтанными успехами, даже кокетливо улыбнуться пытается. Сделка так сделка.

Гений тоже улыбался:

– Нет, стулья сегодня. Прямо сейчас!

Он притиснул ее к себе, она уже обреченно закрыла глаза, но вдруг метнулась в сторону.

– Что, опять? – удивился он.

– А когда пойдем в «А.Н. коллекцию»? – и на гения уставились отчаянные хрустальные глаза.

– Так будет же тебе «А.Н. коллекция»!

Он был сильный и опытный, он тотчас же залепил дуре рот мокрым поцелуем и стиснул железно. Ей показалось, что она закричала, но из-за поцелуя не услышала своего голоса. Зато вдруг услышала чужой, Оксанин, снизу, и грохот мебели в «прiемной». Вот стыд какой! Кричать, как эта заполошная красотка? Гадко, гадко, гадко! Как больно вцепилась в грудь его пятерня – каждый палец впивается своей болью. Нет, это только боль осталась, а грудь он уже выпустил...