Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки

Но страна выстояла. Сейчас, к середине 1944 года, положение на фронтах кардинально изменилось — советские войска наступали. Настроение Фёдора Ершова значительно улучшилось. Рана 1941 года понемногу заживала, но рубец оставался, болел, потому что Ершов понимал: причиной побед на фронтах является не коммунистическая идеология, не классовый подход, не виток мировой революции, а то, что русский солдат грудью встал за свою землю, за родных и близких.

А пролетарии? Почему немецкие рабочие стреляют в русских рабочих вместо того, чтобы поднять восстание против Гитлера? Где классовая солидарность? Ещё в 1920-м, когда Красная армия потерпела поражение под Варшавой, Фёдор Ершов недоумевал: как так, в одном строю у поляков оказались и вельможный пан, и его холоп? Получалось, национальное сильнее классового? Сорок первый год это подтвердил. А в сорок третьем был распущен Коминтерн. Большевизм закончился, и идейный большевик Фёдор Ершов оказался в роли золотоискателя, который несколько лет копал в поисках золотой жилы, а наткнулся на обычный песок. Ершов стал прикладываться к бутылке. Нет, до запоев он никогда бы не дошёл — дела не позволяли, да и сила воли у него была. Но, оставшись один, частенько наливал себе и долго сидел в одиночестве, размышляя о своём. Ещё и отсутствие вестей о единственной дочери давало себя знать, он почти не сомневался, что она погибла. Вот и сейчас ему хватило трёх рюмок, чтобы опьянеть, хотя сидящий напротив Балезин выглядел почти трезвым.

— Что замолчал? — Алексей прервал раздумья Фёдора и снова задал тот же вопрос: — Сам-то ты как?

Тот наконец ответил:

— Сам? Ловлю диверсантов, дезертиров, раскрываем гитлеровскую агентуру. Сейчас ещё ладно. А знал бы ты, что в сорок первом творилось…

— Да знаю я…

— Что ты знаешь? Ты за кордоном был.

— А у меня такая же профессия, как у тебя — всё знать, это во-первых. А во-вторых, я там не на экскурсии был. До сегодняшней встречи с тобой почти полгода в госпиталях провалялся. А задержись я в одном месте на две-три секунды дольше, меня бы и по частям не собрали. Случай! А он, Фёдор, меня хранит всю жизнь.

— У тебя там был явный враг. А каково мне? В середине октября сорок первого Москва была неуправляема: паника, погромы, уголовщина распоясалась. Я был начальником патруля, со мной было четверо бойцов. Знаешь, сколько мы расстреляли за две недели?

— Догадываюсь.

— Или дезертиры… Что смотришь на меня? — Ершов налил себе ещё и выпил. — Вспомнил Австро-германскую и прапорщика Ершова, который после ранения не вернулся в полк?

— Такое трудно забыть.

— Молодец, хорошая память. Только там было совсем другое. Я работал в армии по заданию моей партии — партии большевиков. Тебе, беспартийному, этого не понять.

— Да где уж мне…

— Не язви, за спины солдат я не прятался, вшей вместе кормили.

Балезин тронул друга за плечо:

— Фёдор, ты что-то завёлся… Давай лучше вспомним, как мы ходили на футбол. Помнишь, как мой «Спартак»…

Но Ершов будто бы и не слышал призывы к миру.

— Тебе, Лёха, ой как просто. Для тебя что царская Россия, что Советская — разницы нет. Так ведь? Я тебя знаю…

— Так. И что в этом плохого?

— А вот для меня есть. Для меня это совсем разные вещи.

Алексей смотрел на Фёдора: весь седой; чёрной, как воронье крыло, шевелюры давно нет. А вот глаза те же, цыганские. Но в них весёлый блеск сменился злобой. Вот только на кого?

— Но есть же ещё присяга, — негромко, но твёрдым голосом произнёс Балезин.

— Да пошёл ты!.. — вспылил Ершов и, выругавшись, резко поднялся. — Пора мне, машина ждёт.

Алексей, как мог, попытался его остановить, но не получилось. Когда Фёдор, хлопнув дверью, ушёл, Балезин подошёл к столу, налил водки, выпил, закусив остывшей картошкой и куском курицы. Называется, отметили погоны полковника и орден…

И всё же настроение поднялось. Порой тяжёлое известие, особенно когда оно касается родных и близких, лучше неизвестности. А тут ещё на следующий день пришло письмо от Сергея, и на сердце стало спокойней. Сын писал, что у него всё нормально: воюет, командует артиллерийским дивизионом. Был ранен, лежал в госпитале, но вернулся в строй. Очень скучает по всем.

Алексей тут же написал ответ. О матери, сестре сообщил, что они вот-вот вернутся домой в Москву. О себе и своих делах, естественно, умолчал. Вчетверо сложил исписанный листок, задумался: сын воюет, а он спокойно сидит в тылу… Нет, срочно на фронт!

Часть четвёртая Война после войны